Сердце обалдуя. Пелам Вудхаус

и оно, – вздохнул супомешатель. – Что делать?

      Все печально закивали и покачали головой.

      – Знаю! – воскликнул кошкоглад. Он был юристом с мрачным, но изощренным умом. – Знаю! У меня служит некий Парслоу, великолепный игрок. Я пошлю ему телеграмму. Пусть приедет и собьет с него спесь.

      Все радостно одобрили этот план.

      – А вы уверены, что он победит? – спросил осторожный змеебой. – У нас нет права на ошибку.

      – Конечно, уверен, – отвечал юрист. – Джордж Парслоу как-то кончил раунд на девяносто четвертом ударе.

      – Многое изменилось с тех пор, – опечалился старичок, – ах, многое, многое! В девяносто четвертом не было автомобилей, которые так и норовят тебя переехать…

      Какая-то добрая душа увела его к яйцам всмятку, и остальные заговорщики вернулись к теме.

      – На девяносто четвертом? – спросил недоверчивый супомешатель. – Считая каждый удар?

      – Да, каждый.

      – Не списывая короткие?

      – Вот именно.

      – Шлите телеграмму! – в один голос сказали собравшиеся.

      Вечером кошкоглад обратился к Фердинанду вкрадчивым голосом юриста:

      – А, Диббл! Вы-то мне и нужны. У меня есть молодой друг, Джордж Парслоу. Он скоро приедет. Обожает гольф! Не могли бы вы поиграть с ним? Он, знаете ли, новичок…

      – С удовольствием, – отвечал Фердинанд.

      – Он бы у вас поучился.

      – Верно-верно.

      – Тогда я вас познакомлю, как только он приедет.

      – Очень рад.

      Фердинанд был в прекрасном настроении, потому что Барбара написала, что приедет через два дня.

      Фердинанд вставал рано и окунался до завтрака в море, что полезно для здоровья. В день Барбариного приезда он поднялся, надел серые брюки, нежно посмотрел на кружку и вышел на воздух. Утро было ясное, свежее, а сам он сиял изнутри и снаружи. Пересекая поле, чтобы пройти прямо к берегу, он весело насвистывал, повторяя в уме первые слова объяснения, ибо он твердо решил все проделать вечером, после обеда. Беззаботно шагая по мягкому дерну, он вдруг услышал крик: «Эй, впереди!», и через несколько секунд мимо, едва его не задев, пролетел мяч, который опустился в пятидесяти ярдах от него. Оглядевшись, он увидел, что к нему кто-то идет.

      Расстояние до флажка было сто тридцать ярдов. Прибавьте пятьдесят, и вот вам сто восемьдесят. Таких ударов не бывало с основания курорта. Истинный игрок столь благороден, что, после недолгого страха, Фердинанд испытал восхищение. Он решил, что каким-то чудом один из его соперников сделал раз в жизни прекрасный удар. Мнение он переменил, когда неизвестный подошел поближе. Поскольку тот был ему неизвестен, он с неприязнью догадался, что с этим человеком ему предстоит играть.

      – Простите, – сказал N. Он был высок, молод и поразительно красив. Глаза и усы у него были темные.

      – Не за что, не за что, – ответил Фердинанд. – Э… вы всегда так играете?

      – Обычно – получше,