Фальшь истины. Юлия Лавряшина

не слышал такого имени. Где она родилась? Явно не русская.

      – Интересоваться ее происхождением?! Увольте! Но вообще-то глупость не имеет национальности.

      Замер возле разоренной кроватки, остановил на мне взгляд врача:

      – Что это вы так вскипели? Она вообще кем вам приходится?

      Я могла не ответить, и это не было бы невежливостью. В конце концов, я вызывала на дом врача, не исповедника. Почему он все еще здесь?

      Пришлось произнести прямым текстом:

      – Я хочу остаться одна.

      – Если Дайна не вернет девочку, вы и без того останетесь одна.

      Ничего неожиданного. Он был жесток со мной не более, чем все в этом мире. Кто-то должен принимать побои, раз так много желающих ударить.

      – Медицинский цинизм?

      – Горькая правда. Жажда одиночества – это, между прочим, тоже диагноз. Может, вы подсознательно хотели, чтобы Дайна совершила этот налет?

      – Что?!

      – Не бейте подоконник, он-то при чем? Вот так последний вызов у меня сегодня!

      Его откровенно веселила вся эта ситуация. Чужая рана не болит, я всегда это знала. Что мне мешает выставить его за дверь? Место таких, как он и Дайна – за моей дверью.

      – Вам не терпится меня выгнать?

      Ах, какое пастушье простодушие в улыбке!

      – Я всего лишь хочу остаться одна.

      – Да-да-да! Это я уже слышал. Но меня вам хочется выгнать?

      – Последнее слово слишком грубо. Не мой лексикон. Но, по сути…

      Он неожиданно легко согласился:

      – Ну, хорошо. Я завтра загляну, когда вы иглы втянете. Или вечерком? Хотите прогуляться вечером? Жара спадет… Я вам мороженое куплю.

      – Вы – мне?! Не смешите, я в состоянии оплачивать счета. Да и зачем, если жары не будет?

      – Просто для настроения!

      – Человеческое самоощущение может зависеть от порции пломбира?

      Опять тот же мальчишеский, слегка захлебывающийся смех:

      – Нет! От эскимо. Неужели не любите? А я так с детства обожаю эскимо! А все, знаете почему? Его же у нас не продавали. Вы здесь выросли? Помните, как было? Завезут его раз в год, и очередь – на километр… Ну, вы бы хоть улыбнулись, что ли? – во взгляде проступила неподдельная обида. – Нельзя же вечно быть такой мрачной!

      – Не вижу повода для веселья. И в тех очередях я никогда не стояла. Тратить время так бессмысленно? Увольте!

      – А я стоял!

      Кажется, Митя даже не жалел об этом. Пора поисков утраченного времени для него еще не наступила…

      – А для траура у вас какой повод? Сами же говорите, что Дайна вернет ее завтра же!

      Легкость, какая-то глубинная привычность с которой его губы произносят проклятое мною имя, во мне отзывается смертной тяжестью. Предал походя, еще не став другом… Я в тебе утрачиваю всех когда-либо и где-либо небывших.

      – Вон у вас уже волосы седые появились, так себя замучили! Сколько вам? Тридцать один? Правда? Рано еще сединой-то покрываться!

      – Золото моих волос тихо переходит в седость…

      Митя обернулся чуть ли не прыжком:

      – А! Опять Цветаева? Эти стихи я помню.

      – Пятерка.

      – Что?

      – Радость