Последняя любовь президента. Андрей Курков

присяги при получении паспорта гражданина Украины. Исполнитель – Мыкола. Контроль за исполнением – твой! Понял?

      – Да. – Коля Львович кивает и достает из папки еще одну бумажку. – Здесь по другому вопросу… но тоже по паспортам…

      – Что там?

      – В парламенте повальное приобретение немецких паспортов. Уже двадцать семь депутатов приобрели и используют для въезда в Европу паспорта Германии. Кстати, и Казимир тоже.

      – А граждан Израиля у нас в парламенте сколько?

      – Восемнадцать. Плюс три гражданина Панамы, два Коста-Рики, один – Венесуэлы.

      – Ты давай думай, как с этим быть! – Я начинаю сердиться. – Стране нужны патриоты, а не крысы, готовые спрыгнуть на чужой берег в любой момент! Скажешь, чтобы Светлов ко мне зашел завтра. К часу.

      – У вас в час обед с Майей Владимировной.

      – У меня с ней обед? Ни хера! Перенеси встречу на завтрак и принеси мне этот чертов контракт, чтобы понять, как с ней разговаривать!

      – Вы только не волнуйтесь, – пытается успокоить меня Коля Львович. – Я взял на себя смелость пригласить к вам одного специалиста.

      – По веснушкам?

      Коля Львович отрицательно мотает головой.

      – По стрессам. Самый серьезный у нас. Лечит от стресса люксембургских банкиров.

      – Это тех, что у нас работают?

      – Да.

      – Ладно. Пусть придет завтра с утра и ждет окончания завтрака. И смотри, чтоб к вечеру контракт лежал у меня на столе!

      Коля Львович встает с унитаза. Отряхивает брюки. Словно думает, что у меня в ванной не очень чисто.

      Я подхожу к окну. Вижу, что град прекратился.

      45

      Киев. Февраль 1985 года.

      – Вот сейчас допью и прыгну на хер отсюда вниз! – говорит Гусейнов и перегибается через перила моста.

      Я хватаю его за воротник короткого ратинового пальто и тяну назад. Здесь, на пешеходном мосту, сильный и колкий ветер. Еще пара порывов, и наша вторая бутылка «Московской» покатится разливаясь. Мы ее еще и до половины не допили.

      – Как мне теперь отцу в глаза смотреть! – Гусейнов оборачивается ко мне. На лице – пьяное отчаяние.

      – Да перестань ты! Ведь не посадили! Ну не будешь ты ментом!

      – А кем я буду? Пистолет забрали! Форму я не отдам, но носить не могу!

      – Поедешь к своим, в Дагестан, там носи сколько хочешь!

      Мысль о том, что в Дагестане он сможет носить ментовскую форму, кажется, немного успокаивает его.

      – Ты пойми, я же не мог по-другому! Ну представь, у тебя в обезьяннике сидит твой двоюродный дядя, а ты его сторожишь! Что он потом твоим родным скажет? Ты бы ведь тоже его отпустил!

      Я отрицательно мотаю головой.

      – Не отпустил бы? – удивляется он.

      – Нет.

      – А земляка?

      – И земляка бы не отпустил!

      Гусейнов тяжело вздыхает, нагибается за бутылкой и пьет из горлышка. Потом передает бутылку мне.

      Я пью, отвернувшись в сторону Труханова острова. Пью, хоть во рту и противно от этой водки. Пью и смотрю на странную землю, на голые деревья,