Последняя любовь президента. Андрей Курков

я одеваюсь. Настроение постепенно портится. Я думаю об этих рыжих волосинках на своей груди.

      Послом Албании оказывается приятная женщина лет сорока. Она вручает мне верительные грамоты. По очереди мы говорим протокольные слова об улучшении украино-албанских отношений, и на этом встреча заканчивается.

      – Господин президент, вы обещали сегодня выпить кофе с Майей Владимировной, – напоминает мне Коля Львович.

      – Где?

      – Дома, на Десятинной. Она вас уже ждет.

      – Она ждет меня у меня дома?

      Коля Львович кривит губы. Он сегодня не в настроении. Точнее – он каждый раз не в настроении, когда должен говорить со мной о Майе Владимировне.

      – Она ждет вас не у вас дома, а в служебной резиденции Президента Украины! – цедит он сквозь зубы.

      – И долго мы с ней будем пить кофе?

      – Полчаса. От вас пахнет маслом мускатного ореха, – говорит он уже мягче.

      – Это точно, – киваю я.

      – Ей понравится. Женщинам вообще нравится этот горьковатый запах! – усмехается Коля Львович.

      У меня возникает искреннее желание двинуть ему по уху. Но президент должен скрывать свои истинные желания. По крайней мере иногда.

      40

      Киев. Январь 1985 года.

      – Когда ты уже на работу устроишься? – кричит с утра мама.

      Я с трудом открываю глаза. Первый взгляд – на будильник. Без четверти восемь. Второй – на кровать напротив. Братец Димка спокойно дрыхнет. Хорошо быть свихнувшимся. «Димочка, вот тебе горячее молочко с медом, вот тебе гречневая каша с маслом!»

      Он спит лицом ко мне и во сне словно принюхивается к чему-то. Как лошадь, раздувая ноздри. Наверно, ему что-то снится!

      Я наблюдаю за его даже во сне подвижным лицом и думаю: «Какой же он мне близнец? Ну ничего общего! Не то чтобы, конечно, совсем ничего. Лоб такой же, и такие же ямочки на щеках, когда улыбается, и брови тоже едва заметно над переносицей сходятся. Но все остальное! И сама улыбка, и то, как он смотрит, и то, как смеется! Все совсем другое. А голос – тот вообще ни на что не похож. Голос тринадцатилетнего обиженного подростка. У меня такого голоса и в двенадцать, и в десять лет не было!»

      – Вставай, тунеядец! – В спальню снова заглядывает мама. – В десять к Диме врач придет! Смотри, никуда не уходи! Дождешься, покажешь его, – кивает на спящего братца, – врачу и запомнишь все, что он скажет!

      Я лениво сбрасываю ноги на пол, усаживаюсь на кровати. Холод линолеума щекочет пятки.

      – Холодно! – жалуюсь я.

      – А ты хоть раз помогал мне щели в рамах заклеивать?

      Она не ждет ответа, она его знает. Почти все вопросы у нее риторические. Только когда она отдает свои приказы, тогда ждет… и даже не ответа, а подтверждения получения приказа или хотя бы кивка головы.

      В начале девятого в квартире снова тишина. Можно было бы опять прилечь, но желания нет. Я сижу в спортивных трусах на кухне, на холодной табуретке. Меня пробирает дрожь. Она же меня и бодрит лучше всякой зарядки. Вот еще немного пободрюсь, а потом зажгу газ под сковородкой, в которой