Выстрел в Опере. Лада Лузина

или ни в чем не виновный трамвай. Но трамвай не портил сказки.

      «Человек погиб…

      Я должна это знать?»

      «Святки. Рождество. Новый год. Потом Богоявленье».

      – Все время, – страстно призналась она Красавицкому. – Я думаю об этом все время, что я здесь.

      – Не хочется обратно, да?

      – Да.

      – И мне тоже не хочется, – сказал Мир. – Мне нравится тут. Всего час, а я уже стал героем.

      – И я… В смысле, я здесь совсем не такая, как там. Словно тут я такая, как надо.

      – Ну так что, остаемся?

      – Ты серьезно? – прозондировала она Мира глазами.

      – А почему нет? – дернул плечом тот. – Сама подумай, кто я такой там? Убийца. Сатанист. Кто там ты? Послезавтра ты можешь перестать быть Киевицей. Или, того хуже, погибнешь во время поединка…

      «Или того хуже – выживу и вернусь домой, к маме.

      …а месяца через четыре все равно придется признаться, что я жду ребенка.

      Как она будет кричать… как она будет кричать!

      А я даже не смогу ничего объяснить. Ведь сказать, что его отец – Михаил Александрович Врубель, все равно, что…

      что…»

      – А здесь нас никто не знает, – продолжал соблазнять Мирослав, – мы можем сойти за семейную пару. Сойти, а не пожениться, – предупредил он отказ. – Навскидку, на полке в вашей Башне лежит пачек триста денег, не меньше. В пачке двадцать купюр – сотенными и пятисотенными. По самым-пресамым минимальным подсчетам, это… – Он пошевелил губами, считая. – Больше полумиллиона. С такими деньжищами в XIX веке можно так развернуться!

      – Они не только мои, – испугалась искуса Маша, – они Катины и Дашины.

      – Маш, – весело пожурил он никудышность отмазки, – на хрена им бумажки? В наше время это даже не раритет, а так, симпатичный мусор.

      Он был прав!

      И искус, уже овладевавший ею однажды, подкатил к горлу вновь.

      Остаться здесь… забыв про Суд меж Небом и Землей, который они наверняка проиграют, забыв безответное: «Что делать? Куда идти? Как объяснить матери?» Остаться здесь, где она не будет беременной двадцатидвухлетней студенткой, на которую, помня странный поклон Василисы и Марковны, в институте всегда будут таращиться косо, с пристальным непониманьем, со злым шепотком. Не станет затюканной собственной матерью матерью-одиночкой, неспособной даже внятно озвучить имя отца.

      Ведь здесь, здесь, здесь – в 1894 или -5 году отец ее ребенка еще жив!

      И еще не женат! Еще два года, как не женат!

      Осознание окатило Машу пожаром.

      Она замерла, пытаясь унять дрожь в руках, побороть набросившуюся на нее непреодолимость желания, с криком вскочить из-за стола, забрать у Мира все деньги и бежать-бежать-бежать, ехать туда, где он – жив!

      Конечно, сейчас, в 1894 или -5 году, она вряд ли сможет объяснить Мише Врубелю, как ей удалось забеременеть от него – в 1884. Но он вспомнит ее! Он помнил ее всю жизнь. Он любит ее! Он, по-детски искренний, добрый, бесконечно склонный к самопожертвованию, примет ее и с «чужим» ребенком! Он обвенчается с ней…

      Потому что здесь…

      «Как