Выстрел в Опере. Лада Лузина

двадцать пять лет.

      «Ужас окружающих. Мы дали слово бонне скрыть событие от мамы», – так вспоминала об этом Анна Андреевна.

      «Любопытно. Получается, что…»

      – Перепела по-генуэзски, извольте-с! И, специально для обворожительной дамы, яйца-кокотт с шампиньоновым пюре. Поистине замечательные!

      Дама попыталась отвесить невнятный благодарный кивок и приметила еще одну даму, за столиком поодаль. Дамочка глядела на Машу с прожорливой завистью. Хоть вряд ли прожорливость относилась к шампиньонам, скорее – к несказанно красивому Миру.

      «Почему он влюблен в меня?»

      – Водка «Шустовская», «Смирновская», «Московская Особая», коньяк «Отборный».

      – Помилуйте, я с дамой, – пробасил Мирослав.

      – Имеются вина. Заграничные: бордосские, итальянские…

      Как-то Л. К. Чуковская заметила: «Киев – вот веселый, ясный город, и старина его нестрашная».

      «Да, это так. Но я не любила дореволюционного Киева. Город вульгарных женщин», – призналась Анна Ахматова…

      И этим признанием мигом настроила Машу против себя.

      Ковалева подняла возмущенный взгляд на лакея (тут же ретировавшегося).

      «Не любить Киев! Ладно сейчас… Но дореволюционный!»

      Обвинила взором яйца-кокотт (возлежащие на специальной подставке, с выемками в форме яиц и ручкой в форме голоногой богини).

      «Она бы еще сказала, Киев – не Питер! Да кто она такая?!»

      Отвернулась к окну и таки нашла там поддержку, в лице возвышавшегося на горе Института Благородных Девиц.

      В меню которого яйца именовались «куриный фрукт», дабы скрыть от благородных воспитанниц неблаговидное происхожденье этого предмета. И в благородных стенах которого девица Анна Горенко никогда не училась, что дало студентке возможность уличить ее в плохом воспитании.

      «То же мне аристократка! Дочь инженера. Курсисточка».

      – Расстегайчики с трюфелями-с! Очень недурственные.

      Но на «расстегайчиках с трюфелями» Ахматова была прощена:

      «Киевский Врубель. Богородица с безумными глазами в Кирилловской церкви. Дни, исполненные такой гармонии, которая, уйдя, так ко мне и не вернулась» – последняя из «киевских» записей Анны Ахматовой.

      Маша непонимающе мотнула головой.

      «Не любила Киев» не вязалось с «исполненными гармонии днями».

      Любовь к Мишиным картинам – с плохим воспитанием.

      И в Киевском храме Премудрости Бога,

      Припав к Солее, я тебе поклялась…

      Киевица отложила журнал.

      Пока она переживала свои спорные отношения с будущей Первой поэтессой России, Мир успел окончательно акклиматизироваться в Прошлом, перепробовав пять заграничных вин – «Вино Санто», «Лакримо Кристи», «Болгатур», «Мальвазия», «Кахетинское» – и выбрав последнее.

      – Не желаете ли откушать, мадемуазель Ковалева? – встретил он ее взгляд. – После трудов ваших праведных.

      Труженица сглотнула слюну.

      Стол оккупировало немыслимое количество яств, названия которых Маша, вскормленная