Долгий путь вниз. Джейсон Рейнольдс

от двери,

      другая – перед кроватью, что справа.

      Посреди – маленький телевизор.

      Половина Шона была левая,

      почти идеальная.

      Моя – правая –

      почти свинарник.

      На стене Шона висели –

      плакат Тупака,

      плакат Бигги.

      На моей стене –

      корявая анаграмма, написанная моей рукой

      карандашом, на случай если мама заставит

      стереть ее:

      ТОПОР = РОПОТ.

Анаграмма –

      это когда ты берешь слово,

      переставляешь буквы

      и получаешь новое слово.

      Иногда получается,

      что слова как-то связаны.

      Например: КАНОЕ = ОКЕАН.

      Те же буквы,

      другие слова,

      но вместе они имеют

      общий смысл,

      как братья.

Средний ящик

      В части комнаты Шона

      он один выделялся,

      как сломанный зуб

      в идеальном ухоженном рту,

      зажатый между

      верхним – с рубашками,

      сложенными аккуратно

      одна на другую,

      и нижним – с носками

      и трусами с майками.

      Он слетел с пазов

      и застрял на своем месте.

      Казалось, средний ящик

      заело не случайно,

      а чтобы мы с мамой его не трогали.

      Там лежал пистолет.

Я не стану делать вид, будто Шон

      был паинькой

      и послушным мальчиком.

      Таким правильным,

      что всегда сообщал,

      где он,

      с кем он

      и чем занимается.

      Он был не таким.

      Когда ему стукнуло

      восемнадцать,

      мама перестала его пасти

      и начала молиться,

      чтобы он не загремел за решетку,

      и чтобы Летисия не залетела,

      и чтобы он

      не погиб.

Моя мама повторяла:

      Я знаю, ты молод,

      у вас бывают разборки,

      только помни, когда

      ты бредешь в темноте,

      убедись, что темнота

      не бредет за тобой.

      Но Шон,

      наверное,

      был в наушниках.

      И слушал Тупака или Бигги.

Поэтому зачастую

      я ложился спать,

      свернувшись

      на своей кровати,

      постепенно засыпая и

      смотря на флаконы одеколона

      на тумбочке Шона.

      И застрявший в пазах средний ящик.

      В полном одиночестве.

Но я никогда ничего не трогал,

      поскольку не хотел

      ненужных разборок

      посреди ночи,

      вот почему я не трогал

      его вещей

      никогда.

Раньше было по-другому.

      Мне было двенадцать, шестнадцать – ему,

      мы на ночь трепались, пока не вырубались.

      Он мне говорил, как с телками мутит,

      а я выдумывал девчонок своих.

      И он делал вид, будто мне верит,

      чтобы я стал по жизни