Одинокие мальчики. Анатолий Третьяков

натура будет. Долго искал, понимаешь такой ракурс. Когда еще придет…

      – Ну ладно. Рисуй, парень. А я посижу. Или пройдусь…

      Мальчик сел перед статуей Сатурна и взял карандаш. Прошло минут пятнадцать.

      – Ну, что? – услышал он откуда-то сзади. – Покажешь?

      Мальчик протянул альбом в ту сторону, откуда прозвучали слова.

      – Так, смотри ты, ишь ты, экспрессии много, а ты знаешь, парень, умения-то еще маловато…

      – Ну, это, положим, я и сам знаю, – подумал мальчик. – Ишь, удивил…

      – Ты понимаешь, – продолжал художник. – Скелет без мяса – просто скелет. Дай-ка мне твое стило.

      Мальчик не знал, что такое стило, но догадался, что это, скорее всего, карандаш.

      Художник сделал всего несколько движений и, о, чудо! Бумага ожила, контуры бога приняли живые очертания, плоскости стали выпуклостями, на рисунке был живой человек. Его даже хотелось потрогать и погладить.

      – Ну, ладно, пойдем, – сказал мастер. – Время итти. И посмотрел на часы.

      – Тебя тоже, наверно, ждут дома. Ты рисуй побольше и дело пойдет, но учиться надо технике и многому другому. Тебе бы походить в Художественную школу. Да, точно. Я дам тебе адрес. Там у меня и знакомая есть. У тебя что-то есть, право есть. Обидно будет, если потеряешь.

      Они медленно шли рядом по аллее к воротам напротив Михайловского Замка.

      – Что, давно рисуешь? – все спрашивал художник. – Это, знаешь, дело такое, если уж начал – не бросай. Потом жить не сможешь без карандаша. Я вот рисую только по выходным. То есть я рисую (прости меня, господи!) и на работе – плакаты к фильмам.

      – А я все больше самолеты, танки, футбол, дома, – отвечал мальчик. – А самое трудное для меня это нарисовать Неву. Не получается никак вода.

      – Да, вода самое трудное, – согласился его собеседник. – Даже у Айвазовского не всегда получалось… Слышал про Айвазовского? Нет?

      – Нет, не слыхал, – сказал мальчик. – А что он рисовал?

      – Воду, море, валы, – ответил художник. – Особенно ему удался девятый вал!

      Они приблизились к последнему повороту, где вдоль Лебяжьей канавки выстроились рисовальщики с мольбертами, альбомам или просто кусками белого картона. Все они копировали одно и тоже – панораму Лебяжьей канавки, Марсово поле, деревья…

      Ряд художников был похож на верующих у Собора Святого Пантелеймона – они быстро поднимали одновременно глаза к небу, вскидывали головы и быстро и покорно их опускали, что-то начиная быстро перебирать руками, сложенными у живота. В апреле на Пасху много людей сходным образом толпилось вокруг ограды, умело смонтированной из трофейных турецких пушек.

      Мальчик улыбнулся. Сходство было очевидным и ему показалось, что его спутник с длинными волосами – батюшка, а он сам вроде мальчика-служки…

      – Чего улыбаешься? – спросил художник. – Что смешного? Или что веселое вспомнил? Но только честно, договорились?

      Мальчик подумал и, стараясь правильно изложить свои мысли, медленно объяснил.

      – Во!