Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль. Владимир Сорокин

пап!

      Он распечатал норму, вывалил в глазурованную чашку, достал из холодильника банку баклажанной икры, открыл, ложкой стал класть на подсохший брикетик нормы.

      – Перелетают, пап!

      Радушкевич ложкой перемешал норму с икрой, нарезал хлеба.

      – Во, пап! Одновременно трое!

      Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.

      – Кувырки прямо в воздухе!

      Всей массы хватило на семь бутербродов.

      Радушкевич помешал какао, отхлебнул, взял первый бутерброд, откусил.

      – А тётя через ноги вылезла, пап!

      – Да бог с ней… – еле слышно пробормотал Радушкевич, прихлебывая какао.

      Стуча когтями по полу, подошёл Генри, ткнулся чёрной мордой в колени.

      Радушкевич дал ему кусок сахара.

      Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их и, облизываясь, посмотрел на хозяина.

      – О, вёрстка пришла. – Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. – Чего ж ты молчишь, нимфа?

      – А ты что, торопишься? – Не глядя на него, Оля сортировала полосы вёрстки.

      – Предположим.

      – Вот и не выйдет ничего. Тебе за Морозова придётся вычитывать. Держи! – Она протянула ему ворох листов.

      – Постой, постой, в честь чего это? – Тумаков поставил стакан, взял вёрстку. – Как за Морозова? А он где?

      – Слинял куда-то.

      – А Васнецов?

      – Отпустил, конечно. Они ж друзья-приятели…

      – Ни фига себе. – Тумаков взял вёрстку, сел в кресло рядом с Олиным столом. – Ну, мороз – мороз, не морозь меня… надо же. А я думал в пять смыться.

      – Теперь до шести – минимум.

      – Да. Вообще, убегать, когда вёрстку подписываем, – свинство.

      – Это ты ему говори.

      – Говори – не говори… одна каша…

      Тумаков достал из пиджака ручку, замолчал, вчитываясь.

      Оля выглянула в коридор:

      – Комар! Сергей Львович! Вёрстка пришла!

      – Идууу – разнеслось по коридору.

      Комаров вбежал через минуту, протянул руку:

      – Гив!

      Слюня пальцы, Оля отсчитала ему:

      – Это твой разворот… и рассказик тоже твой…

      – Моё, моё, всё моё.

      Комаров взял листы и двинулся, читая на ходу. Входящий Бронштейн отшатнулся от него:

      – Лёшенька, смотри под ноги…

      – Извиняюсь, Сергей Львович…

      Оля сложила вместе три разворота, протянула:

      – Сергей Львович.

      – Axa. – Бронштейн поднёс лист к глазам. – Ух ты, это что ж так глухо встало?

      – А что вы хотели?

      – Ну, я думал, воздух над заголовком будет.

      – Никакого воздуха, всё в норме.

      – Хорошо.

      Бронштейн вышел.

      Шамкович заглянул, постучал согнутым пальцем о косяк:

      – Здесь, говорят, вёрстку дают?

      – Дают. У тебя что?

      – Водорезова там, полтора разворотика.

      – Где же это?.. – листала Оля.

      – С семнадцатой, кажется…

      – Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.

      – Бу