И верить, и любить. Борис Гучков

опять заходится ребенок

      Беспричинным плачем. У него

      Голос прерывающийся тонок

      И не выражает ничего.

      Может быть, душа его живая

      Оттого пронзительно тонка,

      Что она в младенчестве желает

      Выплакать всё то, что к сорока

      Ни слезы уже не вызывает,

      Ни рыданий горьких, ни обид…

      Всё, что сердце в зрелости скрывает,

      С молчаливой горечью таит.

      Фронтовой художник

      Не трус – он, как все, рисковал головой,

      В разведке был точен и зорок.

      Он шёл по сраженьям Второй мировой,

      Когда ему было за сорок.

      А был он художник. Иконы писал.

      Художник совсем не великий.

      Висели по избам в мещерских лесах

      Икон его строгие лики.

      На мир он светло и открыто глядел,

      И в мире покой обожал он,

      Но, словно бы кистью, умело владел

      В бою рукопашном кинжалом.

      Что скоро атака – все знали за день,

      Хоть это известно немногим…

      «Руки моей, пуля, смотри не задень!

      Уж лучше остаться безногим.

      Смотри не задень! – он просил у полей,

      У дочерна выжженной пашни. —

      Мне горем убитых писать матерей

      И бой мне писать рукопашный.

      Друзья мне отныне святее святых —

      Поймёшь ли ты, пуля, такое!

      Простые, суровые образы их

      Давно не дают мне покоя».

      И пуля его не задела руки,

      И вовсе его не задела…

      Сурово с холста – не с иконной доски! —

      Как Матерь святая, глядела

      Солдатская мать… Над её головой

      Грядущей Победы зарница.

      И пишет художник земли горевой

      Простые и строгие лица.

      Он пишет учёных, героев труда,

      Родные рязанские пашни

      И тех, что в бессмертье шагнули, когда

      Он шёл с ними в бой рукопашный…

      «Гладя ворот колодца рукой…»

      Гладя ворот колодца рукой,

      Словно детское тело,

      На воды родниковой покой

      Ты с улыбкой глядела.

      И, рукой опершись о бедро,

      Ты собой любовалась.

      Полетело в колодец ведро,

      Словно в бездну сорвалось.

      Тихо охнула чёрная глубь

      Неземно и нездешне.

      Ты вздохнула на полную грудь

      И застыла в усмешке.

      Но уже на деревню гроза

      Набегала с опушки,

      На твои голубые глаза,

      На кудрей завитушки.

      И подолом твоим заиграл

      То ли ветер бесстыжий,

      То ли бес, что незримо скакал,

      Громыхая по крыше.

      Коромысло и вёдра в пыли…

      Как тогда мы любили!

      Нас дороги с тобой развели

      И уже не сводили.

      В горах

      Виснет над бездонными ущельями

      Плотная, недвижимая мга.

      Потускнели месяца ущербного

      Некогда бодливые рога.

      Перед новолунием, как водится,

      Вся