Тридцать три ненастья. Татьяна Брыксина

завхоз Петрович:

      – Баба Шура сказала, что Макеев объявился. Дай, думаю, погляжу на озорника. Сколько лет-то прошло? Тринадцать!? А мы и не знали, что у нас проживает твоя супружница. Как ты, Вася? Жив-здоров, бедолага? Вась, ты помнишь, как Колька Рубцов всех классиков поснимал со стен и спрятал у тебя в комнате? Сначала на тебя подумали, а потом разобрались. Дело до Пименова дошло… Помнишь? А помнишь, как Третьяков в шкафу вешался? Это же надо – зять Наровчатова!

      – Помню, Петрович, помню! – ответил Василий. – Третьяков-то по дури – спасли, слава богу. Страшнее, когда Борька Шишаев вешался на люстре… Его, слава богу, тоже спасли. Прекрасным стал прозаиком, пишет мне до сих пор, книжки присылает.

      – Вась, а помнишь?..

      – Ребята, прекратите говорить о висельниках! У меня в родне такая же беда стряслась недавно. Прямо напасть какая-то!

      Разговор этот длился бы вечно, если бы я не додумалась налить Петровичу стопку водки, да другую… Выпив законное, он нехотя ретировался.

      Перед Новым годом этаж опустел, почти все разъехались по домам. Оставшиеся постояльцы снесли к вечеру снедь и выпивку в общую комнату с телевизором. Мне с Васюшкой было бы славно везде, а уж в трёх шагах от родного «сапожка» и пововсе! Беда лишь, что радикулит его крючил, но он терпел, намазанный обезболивающей мазью и затянутый пуховым платком.

      Шампанским под куранты чокались с семьёй Таифа Аджба и ещё пятком вээлкашников. Не скажу, что было очень весело, но вполне дружно. Мне понравилась жена Таифа, Римма, и их дети. Абхазских мандаринов было вдоволь, а кукурузная мамалыга, обязательное блюдо на абхазском праздничном столе, не впечатлила. Так началась новогодняя ночь с «Голубым огоньком» по телевизору.

      Помню, как на лестничной площадке между этажами целовались взасос две девицы, совсем ещё молодые студентки. Такое я видела впервые. Аж затошнило!

      В первых числах января мы уехали в писательский Дом творчества «Малеевка», что в Старой Рузе. Скрипели высоченные сосны, роняя шишки в сугроб, похрустывал голубой снег под ногами, звенела тишина. Тут и там обязательные таблички «Тише! Писатели работают». И мороз, о котором не скажешь – лёгкий морозец. Путёвки нам достались в новый корпус, а столовая, библиотека, кинозал и всё остальное – в старом, основном. Это и хорошо, если душа приходит в трепет от окружающей красоты и снежного скрипа. Мы сразу же сдвинули кровати, за что наутро нас отчитала горничная. Однако настаивать не стала.

      Это был один из лучших январей в нашей с Василием жизни, может быть, лучший. В зимние сезоны Малеевка всегда бывала переполнена писателями. И мы многих увидели, со многими познакомились. В нашей семейной паре верховодил, разумеется, Макеев, его знали, подходили пожать руку. Из тех, с кем особенно хорошо общалось, помню Юрия Прокушева, Станислава Куняева, Валентина Устинова, Сашу Боброва, Мишу Синельникова.

      После завтрака Макеев с Устиновым шли кататься на лыжах, иногда к ним присоединялась и я. Потом ребята делали вылазку в деревню Федотово, чтобы разжиться горячительным попроще и не по буфетной цене, а я спускалась из вестибюля в полуподвал