Квинтовый круг. Евгений Лукин

Афанасий был крепко озадачен.

      – Эх, товарищ Филимошин, товарищ Филимошин!.. – с проникновенной укоризной молвил ему брюнет. – Да разве ж можно так обращаться с доспехами! Вы обомлеете, если я скажу, сколько сейчас такой доспех стоит…

      На Афанасии была сияющая, хотя и побитая, потускневшая местами броня персидской выковки.

      – Доспех-то? – хмурясь, переспросил он. – С доспехом – беда… Скольких я, царствие им небесное, из кольчужек повытряс, пока нужный размер нашел!.. Ну заходи, что ли…

      Шерхебель (ибо это был он) пролез вслед за Афанасием в землянку и тут же принялся рассказывать.

      – Ну, я вам скажу, двор у хана Батыя! – говорил он. – Это взяточник на взяточнике! Две трети сбережений – как не было… Хану – дай, – начал он загибать пальцы, – женам его – дай, тысячникам – дай… Сотникам! Скажите, какая персона – сотник!.. Ну да бог с ними! Главное: дело наше решено положительно…

      – Дело? – непонимающе сдвигая брови, снова переспросил Афанасий.

      Ликующий Шерхебель вылез из дорогого халата и, отмотав с себя два слоя дефицитной парчи, извлек уже знакомый читателю рапорт о том, что гребное устройство непременно достигнет пристани Баклужино в такое-то время. Дата прибытия была исправлена. Чуть ниже располагалась ровная строка арабской вязи и две печати: красная и синяя.

      – «Исправленному верить. Хан Батый», – сияя, перевел Шерхебель.

      Афанасий задумчиво его разглядывал.

      – А ну-ка прищурься! – потребовал он вдруг.

      – Не буду! – разом побледнев, сказал Шерхебель.

      – Смышлён… – Афанасий одобрительно кивнул. – Если б ты еще и прищурился, я б тебя сейчас по маковку в землю вбил!.. Грамотку-то покажи-ка поближе…

      Шерхебель показал.

      – Это что ж, он сам так красиво пишет? – сурово спросил Афанасий.

      – Ой, что вы! – Шерхебель даже рукой замахал. – Сам Батый никогда ничего не пишет – у него на это канцелярия есть. Между нами, он, по-моему, неграмотный. В общем, всё как везде…

      – А печатей-то наляпал…

      – Красная – для внутренних документов, синяя – для зарубежных, – пояснил Шерхебель. – Так что я уж на всякий случай обе…

      Тут снаружи раздался нестройный аккорд и щемящий надтреснутый голос запел с надрывом:

      – Ах, умру я, умру… Пахаронют миня-а…

      Шерхебель удивился. Афанасий пригорюнился. Из левого глаза его выкатилась крупная богатырская слеза.

      – Входи, бедолага… – прочувствованно пробасил Афанасий.

      Вошел трясущийся Альбастров. Из-под надетой внакидку ношеной лисьей шубейки, только что, видать, пожалованной с боярского, а то и с княжьего плеча, глядело ветхое рубище да посвечивал из прорехи чудом не пропитый за зиму крест.

      – Хорошие новости, товарищ Альбастров! – снова воссияв, приветствовал певца Шерхебель.

      Электрик был настроен мрачно, долго отмахивался и не верил ничему. Наконец взял документ и обмер над ним минуты на две. Потом поднял от бумаги дикие татарские глаза.

      – Афанасий! – по-разбойничьи звонко