Хронометр. Владислав Крапивин

где и встретилась с «Невою».

      Погода сделалась хорошая, но люди еще жили воспоминаниями шторма. Кое-кто из пассажиров говорил между собою:

      – Если такое было у берегов Европы, что нас ждет в океане?

      Фальмут был последним портом перед выходом в открытый океан. Все писали письма, чтобы с попутными кораблями отправить домой. Ученые делали записи в журналах наблюдений.

      Писал свой «Журнал путешествия россиян вокруг света» и главный комиссионер Российско-Американской компании, верный помощник Резанова купец Федор Шемелин.

      Шемелина определили на жительство в констапельскую – глубокую кормовую каюту, где хранилось артиллерийское имущество. Свет сюда не проникал, днем и ночью приходилось жечь свечу в фонаре, да и та горела слабо в спертом воздухе.

      При желтом дрожании огня Шемелин описывал шторм. Сообщал будущим читателям, что люди, оказавшись в той буре, вели себя по-разному: одни проявили неустрашимость, другие – малодушие. «Последних боязнь, – писал Федор Иванович, – простиралась до того, что с каждым наклонением судна набок представлялось им, что они погружаются уже на дно морское. Каждый удар волны об корабль считали они последним разрушением оного и прощались со светом. Те, которые являли себя храбрее на берегу, показали себя на море всех трусливее и малодушнее».

      О ком именно идет речь, в «Журнале», напечатанном в 1816 году, не сказано. И мы не станем строить догадок, дело прошлое. Но стоит запомнить мысль Шемелина, что настоящая смелость проявляется именно в суровые часы, а пустая важность и надутая храбрость при виде опасности слетают с человека шелухою.

      Впрочем, ни один офицер, ни один матрос робости во время шторма не проявили, каждый службу свою нес честно и умело…»

      Курганов закрыл папку и опять глянул на Толика: вопросительно и виновато.

      – Здорово, – сказал Толик. – Даже страшно, когда про крен: встанет ли?.. Вот интересно: знаешь, что ничего с ними не случится, а все равно страшно. Будто сам на палубе… – Толик пошевелил плечами. – Будто даже брызги за шиворот…

      – Да? – Курганов стремительно встал, шагнул к Толику, взял его большущими ладонями за плечи (Султан стрелками поставил уши и напружинился). – Ох, спасибо тебе… Прямо бальзам на мою грешную душу.

      Толик глянул в высоту – в счастливое (и даже немного красивое) лицо Курганова.

      – Арсений Викторович, а какая это будет книга? Детская или взрослая?

      – Что?.. – Курганов опустил руки. – Я как-то не задумывался. Хочется, чтобы всем интересно было.

      – Так, наверно, и будет, – успокоил Толик.

      Опять наступило молчание. И, услыхав снова медный стук шестеренок, Толик спохватился:

      – Ой, а который час?

      Курганов поднял на животе обвисший свитер, вытянул из кармашка у пояса большие часы на цепочке.

      – Почти девять…

      – Мама, наверно, скоро придет домой…

      – Бессовестный я человек, задержал тебя.

      – Да все в порядке,