Адонис. Французская поэзия XV–XIX вв.. Антология

хоть от Цезарей вела б свой род высокий,

      Любовь твоя должна меня дарить добром.

      Пусть горести придут, сменится смех тоскою,

      Пусть короли падут, народ придет к ярму,

      Пусть молят Гектора, испепеляют Трою,

      Коль новый твой закон всем сердцем я приму.

      Нет, не сегодня я тобой был завоеван,

      А восемь люстров[2] с той поры уж пронеслось,

      Я всё лицом твоим как прежде очарован

      Со снежной проседью каштановых волос.

      Очами юными огонь во мне посеяв,

      Сразила пленника стрелою наповал,

      Но факел ты взяла священный Гименеев,

      И, честь твою блюдя, я страсть свою скрывал.

      Я почитал тебя, служил тебе я свято,

      И свой священный долг не нарушал ничем;

      Коль тайну открывал кому-нибудь когда-то,

      То самым верным лишь, кто оставался нем.

      Чтоб горечь подсластить тоски не исцеленной,

      Утесам жалуюсь, совета я прошу

      У древних сих чащоб, что завесью зеленой

      И в полдень ночь творят, в которую спешу.

      Душа полна любви и томных меланхолий,

      Под апельсинами лежу в краю чужом,

      Морям Италии я поверяю боли,

      И эхо здесь звучит об имени твоем.

      Прославленный поток, что всякий почитает,

      Нептуна самого презрением дарю,

      Лишь память о тебе мне сердце согревает,

      Не Рима древности, тебя в стране сей зрю.

      Клориса, страсть к тебе вошла в мою натуру,

      Подобной не найти во всех былых веках,

      И любо-дорого природе и Амуру

      Мой видеть жаркий пыл и огнь в твоих глазах.

      Та красота, какой цвела былая младость,

      Осталась у тебя сейчас на склоне дней,

      И время гордое испытывает радость,

      Что не смогло стереть с лица красы твоей.

      На тлен земных вещей взираешь без опаски

      И в зеркало глядишь довольная сама,

      Ведь лилий, роз твоих еще не блекнут краски,

      И новою весной цветет твоя зима.

      Я сдался старости; и убывают силы,

      Седины мне велят, чтоб свет я позабыл,

      Остыла кровь моя и холодеют жилы,

      Не тлел бы в них огонь, когда б я не любил.

      Настанет вскоре день, когда унылой Паркой

      Обрежется моя затянутая нить!

      Пред тению моей, какою пеней жаркой

      Себя за строгости ты будешь впредь винить!

      И чем почтишь мой прах, Клориса дорогая?

      Без угрызения меня ты поминешь?

      И, мертвым будучи, утешу ли тебя я,

      Когда меня хвалить, себя корить начнешь?

      А если доживу я до твоей кончины,

      Под бременем тоски рассудок мой падет;

      Над прахом день и ночь рыдать мне от кручины,

      И утешение вовеки не придет.

      Кардиналу Ришелье

      По настроенью правите страной,

      То штиль ей шлете, то ненастье злое

      И между тем смеетесь надо мной,

      Что предпочел двору свое село я.

      Клеомедон, благодаря судьбе

      Доволен

2

40 лет. Люстр – в Древнем Риме: пятилетие как мера времени.