Знай обо мне все. Евгений Кулькин

тут впереди овражек возник, вернее, ярок такой. Спускаться – полого, подниматься – круто. Как и всегда в жизни.

      Раза три отдыхала она на подъеме. И все же его осилила. Вот тут-то мы ее и нагнали.

      «Тяжело?» – спрашивает Зоська, вроде, стервец, не видит, как ее крутит из стороны в стороны «рундучок».

      «Ой, ребята! – жизнерадостно говорит она. – Все руки отмотал. Помогите!»

      И улыбается, как будто мы ей близкие родственники и приехали из Ташкента с калачами с автомобильное колесо.

      «Помочь? – переспрашивает Зоська. И вдруг предлагает: – А ты хорошо попроси!»

      «Ну… – смутившись, запинается она. – Пожалуйста!»

      «А сейчас «пожалуйста» не в моде!» – ответил ей Зоська.

      Ну она, видимо, не знала, что нынче в моде, потому подхватила чемодан и поволокла.

      Теперь мы уже шли рядом. Когда она останавливалась, мы тоже у ее ног на траву ложились. Отдыхали.

      И так – до самого аэродрома. Там девушка куда-то исчезла, а мы затерялись среди таких же братьев по «модной прическе».

      А потом было построение. «Скромность» не позволила нам стоять во второй шеренге, тем более, на шкентеле, то есть на левом фланге. Мы встали впереди, но не так, чтобы видеть грудь четвертого человека, а чтобы нас все двести видели. Словом, стоять мы умели! Особенно Зоська. Этот – при своей позе – даже выше умудрялся становиться.

      И вдруг лично мне захотелось уйти за спины тем, кто сейчас дышал мне в затылок. Перед нами – в форме старшего лейтенанта – появилась та же девушка. А подполковник военкомата, или, как его все прозвали, Дядька Черномор, представил:

      «Знакомьтесь! Старший лейтенант Олейник. Мастер самолетного и парашютного спорта. Руководитель полетов и прыжков».

      Зося толкнул меня в бок и так вскинул подбородок, словно кто ударил его по шее. Он явно хотел понравиться.

      Олейник, широким ремнем подосинев свою и без того тонкую талию, легко ступая явно неуставными сапожками, сказала:

      «Вообще-то – по статусу – я – лицо контролирующее. Мне самой не положено летать с вами и, тем более, швырять вас с парашютом. Но вот эту пятерку, – указала она на нас, – я, в виде исключения, беру на себя».

      Я успел рассмотреть ее глаза: серые в коричневую крапинку. Потому иногда, когда она смотрит вниз, они кажутся карими. И глядят с таким обыденным спокойствием, словно им никогда в жизни не был ведом страх.

      И вдруг они укололи меня точечками зрачков.

      «А тебя, – почему-то обратилась она ко мне. – Я буду облетывать первым».

      Я не знал, что такое «облетывать». Слышал, дед пчел по весне облетывал. Это тогда, когда они забывали, что это такое, и норовили больше сидеть в улье, чем летать. А зачем «облетывать» человека? Тем более меня. Умнее я от этого явно не стану. Но я все равно чуточку возгордился, что мне выпала такая честь.

      Она быстро переоделась в комбинезон. Зато меня одевали целым «колхозом». А мои друзья конечно же подначивали и подъеферивали.

      «Не забудь ботинки подписать!» – кричал Зоська.

      И Комар туда