В той стране. Борис Екимов

Пять тысяч несчастных…

      – Ты чего же хочешь сказать, что мы из-за этих денег деда и забрали?

      – Нет, этого я не говорю. Тут, как говорится, бог вам судья. Но деда мне жалко. И конечно, это я прямо скажу, ты не обижайся, раз уж забрали его, и бабку прогнали, и хату продали, то надо было до конца и докормить. Уж коли с места тронули.

      – А я тебе еще раз говорю, – начал сердиться хозяин. – Ему там лучше. Там уход, врачи. А здесь – один да один. И некому за ним приглядеть. Он ходить стал совсем плохо. В туалет не дойдет… По коридору – лужа.

      – Ну и подтерли бы, какая беда… Сам-то каким был? Не помнишь? Бабка матрацы сушить не успевала.

      Давно то было, грех детский, но хозяин, вспомнив, покраснел, проговорил, оправдываясь:

      – Это болезнь детская.

      – Правильно, детская. А это – стариковская. И ты уж, бога ради, никому не жалься, что он, мол, на пол насикал, – сказал Лунякин, поморщившись. – Не говори, не позорься. Люди и не таких стариков держат. Бабу Ксеню помнишь? Калимановы, у школы живут… Она напоследок вовсе из ума выжила. Огород зорит, в доме бедокурит. Поджигала. Тетка Фаина плакала, но держала ее до конца. А Малешкиных дед… Тот вовсе… Старые – они не лучше малых…

      – Ты сравнил… – усмехнулся хозяин. – То хутор, он хутор и есть. Там Колю Хабу держат и Настю Сластуху, – вспомнил он хуторских дурачков.

      – А чего ж… – сказал гость. – И Коля, и Настя на месте. Живут…

      – Конечно, с родителями… – объяснил хозяин. – Какие ни есть, а родные отец-мать… Своего дитя. А дед, если честно говорить, он кому, он мне лишь родня. А для дочки и для жены кто он? В гости несколько раз приезжали. Вот и все. Они к нему и не привыкли. Словно чужой человек. И он это чуял. Ему тоже несладко, будто у чужих…

      – Тогда уж ты виноват, – определил Лунякин. – Так поставил. Дед… Дед – и чужой. А у Коли Хабы, между прочим, мать его, тетка Татьяна, померла. И Колю Василий забрал, брат его. А Василия жинка она тоже косоротится. Так Василий сам и в бане Колю моет, а то и стирает… В общем, глядит. Вот так…

      Лунякину захотелось закурить. Но не здесь, в тесной кухне, а на воле. Да и чего было пустое толочь.

      – Давай ложиться, – сказал он. – Подниматься завтра рано, дорога.

      Ему постелено было в отдельной комнате, на широком диване. После ванной он не улегся сразу, а вышел на балкон.

      Ночной город лежал во тьме и огнях. А виделся снова дед и почему-то опять на узкой кровати, под серым одеялом, словно покойник уже. Но глаза открытые, живые, глядят в потолок. О чем-то думает. Боже мой…

      Потом, через тьму и долгие километры, увиделись свои старики. Теперь, издали, он так жалел их, даже сердце щемило. И не в чем было себя особо упрекать. Но все же… Жизнь, суета, спешка, дурная работа – все некогда. А они – уже неторопкие. Чего? Да почему? Да не слышу… Иной раз и… сейчас вспоминать горько.

      Как быстро время-то прошло… Вроде недавно еще босиком бегал. Отец с матерью дотемна в поле. «Бабаня, вареничков с вишнею…» – «И-и, вишенный… Когда их лепить. Тут делов…» Но лепит. «Дедуня…»

      Бабаня…