Мания. 3. Масть, или Каторжный гимн. Евгений Кулькин

две буквы «По…»

      Но не тем привлекли его билеты, что были свидетелями прошлой жизни. Когда-то они послужили закладкой в книге, и та часть, что оказалась на свету, превратилась в невыразительную серость, а то, что было внутри листов, сохранило первозданную голубизну.

      И Куимову подумалось: вот так и человек, чем больше он общается с чем-то светлым, тем больше тускнеет душой, симпатично стесняясь признаться даже себе самому, что ясно со всей полнотой доказательств, что не смог загасить в себе чадящую головешку мерзавости, сладко отравливающую жизнь другим. Вот он – признак дистрофии души.

      Именно с этого открытия, введя разговор в философское направление, он и начнет новый рассказ.

      3

      Банкир не обладал чувством превосходства даже над самым последним сявым. Максим умел быть незаметным и с виду валахасто-безвредным, и те, кто его плохо знали, имели позыв взять его «на понял». Он сроду не метал икру, когда другие явно менжевали, и, видимо, оттого пахан Сашка Хохол всякий раз, когда возникало что-то щекотливое, звал к себе именно Банкира и не темнил с ним, что может сам во всем разобраться без посторонних, а его пригласил ради понта. Он сразу же говорил, в чем суть, и ждал от более старшего удачника каких-то, по большей части бесстрастных, предложений.

      Нынче свою речь он начал так:

      – Мне юрцы донесли…

      – Молодежь надо на фефер сажать, а не слушать, – на это буркнул Максим.

      – Но если они дело говорят… – не согласился пахан.

      – Вот это, – тяжело начал Банкир, – встречает меня Петька Юлок, помнишь, в пятерке вертухаем был.

      – Ну?

      – Говорит: «Этапница одна тебе шукнуть велела». – «Чего же?» – спрашиваю. «Шнифер у вас один объявился. Под сраку лет ему, а у него ни одной ходки к хозяину». – «Ну и пусть домушничает на здоровье», – говорю я Юлку. А он мне: «Так вот он – подсадок».

      – А что за этапница и куда ее заголили? – осторожно спросил Хохол, сжевывая с синюшных губ простоквашу бели, что всегда появляется у него во время разговора.

      – Не сказал.

      – Вот как раз о скачках я тебе и хотел рассказать, – продолжил Хохол. – Не в ровни все получается.

      И речь пошла о том, что известный домушник, почти шнифер, облюбовал одну хавирку. Ну, нарисовал, что хозяева на дачу мотнули, и – со связкой ключей на шее – к замку. Слесарь, мол, из домоуправления.

      Позвонил для начала. В ответ только канарейка дурнотой заорала.

      Вошел чин-чинарем, прохоря снял, потому как любил работать босиком – соседи не слышат, что в квартире шмон.

      Заметил на буфете пятихатку неразменную.

      Только к ней лапу протянул, его по черепу сзади – шлясь!

      В глазах помутилось.

      – Вот это промацовка! – сказалось само собой.

      А мужик, что ему навешал, мешок ему на рыло кинул, думал, что тому кобздец пришел.

      – Так вот, – поведав обо всем этом, произнес пахан. – Кто-то нас держит под примусом.

      – Ну а чего с Атасом? – спросил Банкир.

      – Отмазали.