Доски из коровника. Александр Горохов

цифры приводят к размышлениям о загадках чисел, их значимости и вообще о пифагорействе.

      Диван скрипит, сна нету и звон пружин опять ведет к Пифагору. К гармоническим рядам. К тому, что октава бывает, когда длины звучащих струн соотносятся ― 2:1. А когда 4:3, то будет кварта. Это Пифагор в кузнице заметил, что под ударами молотков наковальни разной массы звучат по-разному. И вывел, измерив длины струн, музыкальный закон гармонических рядов. А вольная мысль его, додумала, что на основе математических соотношений упорядочен весь космос, а не только звуки на струнах. И что весь мир упорядочен математически!

      Вот так же Сеченов, изучая нервную деятельность на лягушачьей лапе, развил мизерные тогдашние сведения до учения о рефлексах головного мозга.

      Пифагор для меня Поэт. Поэт, хотя и не писал стихи, а может, писал, только я про это не знаю. Поэт потому, что только поэту может прийти в голову, что планеты при вращении вокруг Земли издают, звук. Высота звука меняется в зависимости от скорости движения планеты, а скорость зависит от расстояния до Земли. Сливаясь, небесные звуки планет образуют, как оркестр, «музыку сфер».

      Он не называл себя мудрецом, а говорил, что только любит мудрость.

      А еще говорят, что он придумал слово «философия» ― любомудрие.

      Вот так-то. А в школе ― квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. И все про Пифагора.

      Диван скрипит.

      На часах 3:33. Через минуту-другую проснется котишка, потянется, мяукнет и прибежит. На ощупь найдет и ткнется мне в лицо. Потом уляжется на руку, замурлычет и снова заснет. Такой у нас обычай, так бывает каждый день.

      Не спится, смотрю на окно. Сквозь занавеску видно, как в доме напротив в одном окне зажегся свет. Кому там не спится?

      Ветер из форточки колыхнул занавеску. Мама называла такие занавески тюлевыми. Нет, она их еще как-то называла. Вспомнил, она их называла гардинами. А мне слышалось – «гренадерами». Почему казалось так?

      Что-то часто я про детство стал вспоминать.

      В четвертом классе мы жили в маленьком северном поселке возле железнодорожного узла. Зимой, через день, я ходил к учительнице музыки, заниматься на пианино. Не учиться играть, а именно «заниматься», отбывать музыкальную повинность. Идти надо было далеко, на другой конец поселка.

      За окном минус пятьдесят. В школе занятий нету. Мать надевает на меня все шерстяное, что есть. Поднимает воротник на пальто. Завязывает колючий отцовский шарф. Намазывает нос и щеки вонючим жиром, чтобы не отморозился, крестит, как на войну провожает, и я иду на музыку.

      На половине дороги был мостик через железную дорогу. С тех пор я знаю запах дыма вагонного угля.

      На железном мостике захватывает дух, дышать от холода нечем. И я бегу, чтобы скорее спустится вниз. Бегу по шатающимся доскам, приколоченным к железному железнодорожному мосту. С той стороны возле моста остановка, и иногда стоит автобус. Тогда я залезаю в него и еду две остановки. Я маленький, кондукторше меня не видно. Я утыкаюсь в чью-то шубу и отогреваю нос. Еду зайцем: не покупать