Доски из коровника. Александр Горохов

его не отдаст.

      Потом Ваня рассказал, что пела с ним мама. Учила играть и на пианино, и на гитаре. Что она и отец разбились на машине, а его отправили в детдом. Там начал петь и всем нравилось. А потом появился этот мужик, назвался родственником и стал его забирать, вроде как в семью. Ваня даже имени его не запомнил. Брал когда на день, когда на несколько. Заставлял петь в переходах. Деньгами делился с директрисой, Ваня видел. А было Ванюше никакие ни шесть, а восемь лет. Просто ростом маленький, да одет в лохмотья со взрослого бомжа.

      Кукла про всё это написала в прокуратуру. Те занялись расследованием, а ей, после того как директрису уволили, новое начальство разрешило бесплатно преподавать пение в детдоме. Желающих было мало, через недолгое время остался один Ванюша. С ним Кукла и занималась, да так, что вскоре на детском конкурсе талантливый мальчик занял первое место, а детский дом получил на развитие талантов кругленькую сумму. Это и подвело Куклу и Ванюшу. Детдом не захотел расставаться с ценным кадром, и всеми силами начал тормозить усыновление. Но всё равно получилось!

      Кукла и Ванюша помахали Ивану Федоровичу, и пошли дальше, весело напевая про «веселый ветер».

      За окном снова грохотнуло, потом заскрипело и поехала тележка.

      – Куда прешь, не видишь что ли, убирать надо, а не грязь мазать! Разъездились тут, как на «Мерседесах», ― снова запричитал дворник, ― платют три копейки, а чем свет Санджа убирай. Аллах свидетель, до получки доубираю и уеду.

      «Опять Кукла покатила за пузырем» – сообразил Иван Федорович, – «куда ж в неё столько влезает»?

      Он во сне зевнул, подошел к окну. Увидел на стекле пятно крови. Понял что это лопнувший от обжорства комар. Хмыкнул, мол, меньше бы сосал, глядишь, и пожил бы ещё. Глянул вниз. Там скрипела и полязгивала раздолбанная, переделанная во взрослую, детская коляска с опухшей от непросыхания Куклой.

      Пьяный козёл – хирург, когда её зимой привезли с переломами, чтобы не заморачиваться и не складывать мелкие кости, оттяпал за пять минут ступню и пошел в ординаторскую допивать спиртяшку и трепаться с молоденькими медсестрами, ржущими от каждого его анекдота…

      Иван Федорович вскочил с кровати, быстро пошел в комнату жены. Пока шел, сообразил, что это всё был сон.

      Жена вздрагивала во сне. По щеке ползла слеза. «Господи, как же я её люблю», – подумал Иван Федорович. – «И за что мне такое счастье? Бросила театр, сцену, успех. Вышла за меня, обыкновенного капитана после академии. По гарнизонам ездила, во всех тму-тараканях была. Ни разу не пожаловалась. Когда ранило в Афгане, в госпиталь в Ташкент примчалась. Не отходила ни днем, ни ночью. Выходила. А какого сына вырастила! А я-то, я чего ей смог дать? Господи, да ничего».

      Жена проснулась, увидела мужа, улыбнулась, потом заплакала: «Ванечка, мне такой дурной сон приснился».

      Она всхлипывала и говорила:

      – Приснилось, будто мне ноги отрезали, будто я нашего Ванечку от бандитов отбила, потом усыновила, выучила петь. А ещё приснилось, –