Сто тысяч раз прощай. Дэвид Николс

и доносившийся из бара гогот, и оглушительную классическую музыку: закольцованный «Голубой Дунай» настигал тебя даже в уборной, где на уровне глаз висели непонятные карикатуры на темы гольфа. Мне было ненавистно и мамино поведение в этом месте: она изменяла голос и надевала этот шутовской жилет. А сама приговаривала: «Как в лучших домах». Я никогда особо не хулиганил, но от этих слов мне хотелось выхватить у кого-нибудь из топтавшихся в вестибюле жлобов тяжелую клюшку и пойти крушить бесчисленные вазочки с сухими цветочными лепестками, пакетики печенья, а также боковые зеркала оставленных на парковке «БМВ» и «рейнджроверов», которые я сейчас обдал гравием, соскочив с велосипеда и бросив его с вертящимися колесами, а сам ворвался в здание.

      – Извините, вам помочь? Вы кого-то ищете? Прошу прощения, молодой человек! Молодой человек, постойте!

      Администраторша колотила по кнопке звонка, динь-динь-динь, а я, покрутив головой, увидел маму, которая выходила из бара, топ-топ-топ, короткими шажками, каких требует узкая юбка, и улыбалась – улыбалась! – как будто я приехал узнать стоимость рождественского корпоратива с танцами.

      – Благодарю, Дженет, я все улажу. Здравствуй, Чарли…

      – Папа говорит, ты ушла из дома.

      – Давай пройдем вот сюда, хорошо?

      Она взяла меня за локоть и потащила через вестибюль…

      – Это правда?

      …как охранник – магазинного воришку, чтобы скрыть от посторонних глаз в каком-нибудь конференц-зале или офисе…

      – Чарли, я же оставила тебе письмо. Ты прочел письмо, Чарли?

      – Нет, я сразу к тебе поехал.

      – Ну, не знаю, я просила его передать тебе письмо из рук в руки.

      …но все помещения оказались заняты, и она всякий раз изображала профессиональную улыбку, прежде чем торопливо закрыть очередную дверь.

      – Мама, это правда? – Я вырвал локоть из ее тисков. – Говори!

      Ее улыбка померкла. Крепко взяв меня за руку, мама на миг коснулась моего лба своим, затем покрутила головой, надавила плечом на какую-то дверь и втащила меня в душный чулан без окон, где все звуки поглощались рулонами туалетной бумаги и ручных полотенец. Нас окружали ведра и швабры.

      – Чарли, сюда нельзя врываться…

      – Нет, ты скажи: это правда, что ты переезжаешь?

      – Пока так.

      – Куда? Я ничего не понимаю.

      – Все ответы были в письме. – Она поцокала языком. – Я просила передать…

      – Скажи мне сама! Пожалуйста!

      Она вздохнула, как будто из нее выпустили воздух, позволила себе сползти по стенке и, осев на пол, согнула ноги в коленях.

      – В последние годы жить с твоим папой было нелегко…

      – В самом деле? Почему-то я не замечал, чтобы…

      – …всем нам было нелегко. Поверь, я старалась как могла, чтобы мы остались вместе, и я по-прежнему его люблю, я всех вас люблю. Но… – Она запнулась, нахмурилась, облизнула губы и принялась тщательно подбирать слова, одно за другим. – У меня появился новый друг. Здесь. На работе.

      – Какой еще друг?

      – Об этом сказано в письме, не