Матерь Тьма. Курт Воннегут

знаете.

      – Простите?

      – Вы знаете кого-нибудь по имени Говард У. Кэмпбелл-младший? – спросила старуха.

      – Думаю, где-нибудь такой найдется.

      – Сколько вам лет?

      Я ответил.

      – Тогда вы должны помнить войну.

      – Хватит о войне, – попросил ее сын ласково, но твердо. Он бинтовал мой палец.

      – И вы никогда не слышали радиопередач Говарда У. Кэмпбелла-младшего из Берлина? – поинтересовалась она.

      – Теперь вспомнил, – кивнул я. – Совсем забыл. Так давно это было. Сам я его не слышал, но помню, что он работал в «новостях». Подобные вещи быстро забываешь.

      – Их надо забывать, – убежденно произнес доктор Эпштейн. – Они из того безумного времени, которое нужно забыть как можно скорее.

      – Освенцим, – промолвила мать.

      – Забудь про Освенцим!

      – Вы знаете, что такое Освенцим? – спросила меня старуха.

      – Да, – ответил я.

      – Там я провела свои молодые годы, а мой сын – детство.

      – Я никогда об этом не вспоминаю! – резко бросил доктор Эпштейн. – Так вот – через пару дней с вашим пальцем все будет в порядке. Держите его в тепле и не мочите. – Он подтолкнул меня к двери.

      Я был уже на пороге, когда мать окликнула меня:

      – Sprechen Sie Deutseh?

      – Простите?

      – Я спросила, говорите ли вы по-немецки?

      – Нет, – покачал головой я. – Боюсь, что нет. Nein, – постарался как можно неувереннее произнести я. – Это ведь значит «нет», правда?

      – Очень хорошо, – похвалила она.

      – Auf wiedersehen, – сказал я. – Ведь так прощаются?

      – До скорой встречи, – произнесла она.

      – Ну, тогда – auf wiedersehen.

      – Auf wiedersehen.

      Глава 9

      Появление моей волшебной крестной

      Американцы завербовали меня в агенты в 1938-м, за три года до вступления Америки в войну. Это произошло одним весенним днем в берлинском парке Тиргартен. Тогда я уже месяц был женат на Хельге Нот. Мне исполнилось двадцать шесть лет. Я был преуспевающим драматургом и писал на немецком языке, который знал лучше других. Моя пьеса «Чаша» шла и в Берлине, и в Дрездене. Еще одна, «Снежная роза», готовилась к постановке в Берлине. Я только закончил третью «Семьдесят раз по семь». Все три пьесы были написаны в духе средневековых романов и от политики были так же далеки, как шоколадные эклеры.

      Сидя в солнечный день в парке на скамейке, я обдумывал четвертую пьесу, которая понемногу обретала в моих мыслях форму. Пришло и название «Das Reich der Zwei» – «Государство двоих».

      Эта пьеса будет о нашей любви с женой. В ней двое любящих друг друга людей спасаются в этом безумном мире, оставаясь верными государству, состоящему только из них, – государству двоих.

      На скамейку напротив сел средних лет американец. Вид у него был глуповатый, как у заядлого болтуна. Он развязал шнурки на ботинках, чтобы дать отдых ногам, и стал читать чикагскую «Санди трибюн» месячной давности. Три статных офицера