Агробление по-олбански. Ильдар Абузяров

в белом платье. Сидит на подоконнике. К ней подходит Эрик.

      Похороны.

      Кто умер?! Кого хоронят?!

      Рушится Эйфелева башня.

      Кладбище! Кто-то высокий стоит у свежей могилы с цветами. Кажется, Рауль.

      Гроб как ванна. Пожилая женщина нагибается и поправляет руки покойной или покойного. Лица не видно.

      Школьная перемена. Кто-то подкрался сзади и целует меня в щеку.

      Моя благоверная берет в рот у Эрика.

      – Не боись, – говорил Жан, – все будет чин-чинарем.

      Он жует чипсы.

      Рауль купил бумажный пакет апельсинов и целлофановый пакет бананов. Бумажных на вкус бананов.

      – Так меня лечила мама, – говорит Рауль. – Стоило мне только заболеть, как мы вылетали в Испанию, на курорт. Она ведь была испанкой.

      – Кто? Болезнь?

      – Нет, мама!

      – Давай, давай, рассказывай, – не сдавался Жан. – У меня папа был австралиец. Абориген.

      Хотел скрыться в море подушечных перьев, не получалось. Лопатка обжигалась словно язык, на которую попадала горчица. Держи желтую карточку, – ставил мне на спину горчишник Рауль, когда я, поворачиваясь к нему спиной, прятал лицо в подушке, словно тот австралийский длинноногий провинившийся футболист, – получи и распишись. Все под музыку Штрауса.

      Жан, словно факир, подпалил проспиртованную ватку, выжигая напалмом воздух в округе. Заставлял принять проспиртованные мензурки на грудь.

      – Французскими духами растирай! – требовал я. У меня тогда было серьезное предубеждение. Мне казалось: банки – с огурцами для закуски. А они, оказывается, еще и для здоровья, и для косметики.

      Затем меня накрывали скомканными газетами. Народные методы парижских бомжей. В хорошо пахнущей свежей типографской краской, выстиранной и поглаженной газете я вычитал, что основными ингредиентами домашнего запаха являются ароматы стирального порошка, поджаренного хлеба, духов или освежителя воздуха.

      Двенадцать процентов определяют запах цветов. Десять – запах вчерашнего ужина. И совсем чуть-чуть – остывший кофе.

      Я посмотрел на свой остывший кофе и снова скомкал газету. Если от тебя ушла жена, в твоей квартире пахнет только дерьмом. Дерьмом и лекарствами.

      – Коляда де вита, – меланхолично повторяет Рауль, нюхая букет сирени. Он рвал его в палисаднике под соседними окнами.

      Жан принес огромный арбуз.

      – Как ты его дотащил? – спросил Рауль.

      – Очень просто, одной левой.

      Коляда де вита. Жан кладет мне на лоб смоченный платок. Фрукты абсолютно безвкусны. Я пытаюсь пить воду, но меня трясет словно при качке. Фруктовый сок вяжет язык, как выжатая персиковая тряпка.

      – Коляда де вита, – эту фразу Жан подцепил у Рауля.

      Сирень не пахнет. Арбуз тоже. Разве только чуть-чуть, как море. Я встаю с кровати, шатаясь, подхожу к столу и залезаю в арбуз сначала носом, а потом всей пятерней чувств и пальцев, выжимаю красную плоть-мякоть в стакан. Делаю арбузный свекольник. Пытаюсь пить. В результате