Ожог. Василий П. Аксенов

и Тандерджет некоторое время наблюдали за этой сценой. Шевцов мощно покряхтывал, а напарник его визжал непрерывным поросячьим визгом, но, как показалось пьяным гостям, не без некоторого удовольствия.

      – Ничего, умеет, – одобрительно хмыкнул Патрик, – где-то я уже видел такую работу, вот такого орангутанга, но только не помню где.

      – Я тоже не помню, – пробормотал Хвастищев. – Я знаю его отлично и видел где-то близко-близко... Может быть, в какой-нибудь другой жизни? Ты думаешь, я хитрю, Пат? Ты думаешь, я трушу? Смотри, я назову его первым попавшимся именем, ведь я не помню, как его зовут... Пока, Олег Владленович!

      – Пока! – буркнул Шевцов, не прекращая своей сокровенной работы.

      – Гуд лак! – на вершине болевого порога восторженно воскликнул его напарник.

      Хвастищев и Тандерджет вышли из гостиницы и увидели с крыльца, как широким фронтом ползет поземка по ночной Манежной площади, услышали, как она свистит, как гудят троллейбусные провода. Еще они увидели над холодным и темным и сонным городом, над мрачными башнями Исторического музея, над всей этой неудавшейся Византией расплывшееся в морозных кольцах желтое пятно – наше последнее, последнее, ну конечно последнее, о Господи, наше последнее прибежище.

      Положив Хвастищеву голову на плечо, горько плакала в ухо ему лейтенант его милый, Тамарка:

      – Ах, Радичек-голубчик, и вы, товарищ Патрик, ax-ax, как стыдно...

      – Да что ты плачешь, Тамарка?

      – Ах, как стыдно мне за этих стариков! Всю нашу организацию позорят, сталинские выродки! Вы не думайте, товарищи, у нас далеко не все такие, и много даже есть прогрессивной молодежи. Непременно, непременно поставлю вопрос, вопрос на бюро, бюро...

      – Не плачь ты, Тамарка! Хочешь на ручки, как Клара?

      – Бю-бю-бю-ро-ро-ро, – бормотала она, засыпая на его плече, и веки ее, утомленные секретной службой, смыкались, и малороссийские очи погружались в гоголевскую ночь.

      Он взял ее на руки, она была легка.

      Хвастищев и Тандерджет медленно шли по пустынной Москве с девушками на руках. Поземка хлестала их по ногам, головы припорашивал снег, носы щипал мороз, но животам было тепло от женских тел и потому хорошо.

      – Ах, чтоб мне провалиться на этом месте!

      – Ну, что ты там кряхтишь?

      – Да ведь я же назвал его по имени-отчеству, и он отозвался! Как я назвал его, не помнишь?

      – Не притворяйся, старик!

      – Клянусь, я забыл, все вылетело из головы. Клянусь памятью Тольки фон Штейнбока – ты помнишь, я тебе о нем говорил? Клянусь памятью золотоволосой Алисы – я тебе о ней рассказывал или нет?

      – У тебя сейчас другая баба на руках.

      – Ах да, прости. Слушай, я не могу успокоиться – где я видел этого старпера?

      – Ты мне надоел! И этот мороз мне надоел, вечный союзник трудового народа. У вас надо пить в три раза больше. Я дико трезвею! В твоей лавке есть выпивка?

      – Может, и есть полбутылки... не уверен...

      – Не знаю ни одного русского, у которого был бы в доме запас алкоголя. Все выпиваете сразу, сволочи!

      –