Полотно. Максимилиан Коваль

был уже вечер того дня, когда я должен был вернуться. Набрав номер матери, я прислонил телефон к уху.

      – Алло.

      – Ты с ума сошёл?

      – Мам, прости, я…

      – Где ты?

      – Я дома у девушки.

      – А сразу не мог так сказать? Я себе места не нахожу, уже всем твоим друзьям телефоны оборвала! Даже и не знаю, что думать! Под какой ты лавкой ночевал?

      – Я ночевал у девушки.

      – Не рано тебе у девушек ночевать–то? – задорный голос матери успокоил меня. – чем занимаетесь?

      – В шахматы играем, – с сарказмом выпалил я.

      – Играйте, – ответила мама и по её тону я понял, что она уже спокойна. – когда вернёшься?

      – Утром, наверное.

      – Ладно, доброй ночи, шахматист.

      – Сладких снов, мамуля.

      Благо из моих друзей никто даже понятия не имел, где я и чем занимаюсь. Хотя один мог догадаться… Но это совершенно неважно, главное мама спокойна. Надев джинсы на голое тело, я поковылял на кухню. На столе стояла разогретая тарелка с куриной грудкой, над которой ещё в обед трудилась Марина.

      – Приятного аппетита, – не отрываясь от трапезы пожелала Марина. – всё хорошо?

      – Более чем, – таинственная улыбка, внезапно появившаяся на моём лице, заверила мои слова.

      Вообще, я не очень люблю вести беседы во время еды. Уж так вышло, что не Гай Юлий Цезарь и одновременно с несколькими делами управляться виртуозно у меня не выходит. Поэтому я либо аккуратно и культурно ем, либо могу поделиться куском пережёванной курицы, вылетевшим из моего рта со своим собеседником. Но не была бы женщина женщиной, если бы её не тянуло на беседы.

      – Мама, наверное, сильно переживает?

      – Уже нет, – во избежание тяжких последствий я отложил приборы. – она быстро успокоилась, когда я ей набрал.

      – А до этого?

      – Ну понакручивала себя немного, наверное.

      – Как это? Она же места себе не находила!

      – Да почему же? Просто чуть–чуть поволновалась.

      – Чуть–чуть поволновалась? – переспросила с ошалелым видом Марина. – ты что забыл, что для женщины самое ценное это её дитя.

      – Да я уже взрослый! – эта нотация начинала действовать мне на нервы.

      – Да будь тебе хоть сорок лет, хоть пятьдесят. Ты всё равно будешь самым дорогим, что есть в жизни твоей матери.

      – Пусть привыкает, что я не всегда буду на цепи гулять вокруг её юбки.

      – Фу! Это отвратительно! Будь я твоей матерью…

      – Но ты не моя мать! У тебя вообще нет детей! – я подскочил на месте от гнева и даже чуть наклонился к Марине.

      Осознание, что я спорол самую ужасную фразу, которую только можно произнести в адресы женщины пришло через секунду. Спазм прошёл и по закупоренной гортани тяжёлый и горячий воздух вошёл в мои лёгкие. Пульс перестал расти, височная вена спряталась обратно под слоем кожи, а красные глаза налились влажным блеском страха. Лицо