Если меня не станет… Прощаясь – помни. Элизабет Гафри

почему не вместе? – опять задал странный вопрос.

      – Ну, это ты мне скажи, почему тебя нет три дня, когда ты обещал вернуться. Когда говорил, что любишь, а меня на днях чуть не убили.

      – Что? – уставился он на меня, а потом в два шага сократил между нами расстояние и сгреб в охапку.

      – Я и сейчас тебя люблю, очень, – затараторил он.

      Я не торопилась его обнимать в ответ, не поняв до конца причины, почему его так долго не было. А слезы вновь предательски прокатились по моим щекам.

      – Микуся, прости, милая. Я… Я не знал… Понимаю, что это не оправдание, я думал, что после всего ты не захочешь меня видеть. Потому что не смог защитить, потому что не смог толком помочь. Прости, я люблю тебя, так же как и три дня назад. Ничего не изменилось, если только ты меня ещё любишь. Эх, мне бы тогда обратить на все, что он говорит, больше внимания, выяснить причину до конца, но я услышала самое важное, что он меня любит, а остальное было уже не важно. И мои руки сами легли на его спину.

      И я носом зарылась в его футболку.

      Камиль отстранился, взял моё лицо в ладони и с нежностью поцеловал. А я с таким облегчением ответила на поцелуй. Три дня моей безмолвной бури – и наконец затишье. Каким родным мне казался его запах костра и ветра, солнца…

      – Мик, но ты точно не болеешь?

      – Да с чего ты взял, что я болела?

      – Ну, – Камиль замялся. – Просто мы под такой дождь тогда попали, я думал, ты точно заболеешь.

      – Нет, со мной… Хотя нет, не все в порядке. Я ногу гвоздём пробила.

      – Как? Сейчас болит?

      – Нет, но было бы очень больно, если бы у меня не было такого шока.

      – Да что стряслось-то? И я начиная с того момента, как мы с Камилем расстались, рассказала ему всю злополучную историю, которая со мной произошла.

      Что чувствовал Камиль при этом, я понять не могла. Он то застывал как камень, сводя челюсти вместе, а то расслаблялся и становился вовсе нечитаемым. Думаю, все-таки злился. Но ничего не говорил. Его глаза приобрели оттенок хмурого неба перед дождём. А лицо преобразилось настолько, что если бы я его не знала, то дала не меньше двадцати пяти. Как-то уж слишком он преображался во взрослого, когда злился.

      Камиль запустил руки в волосы и все никак не расцеплял замок. А я уже рассказывала, стараясь не сгущать краски, потому как Камиль был рядом и мне уже не казалось, что все настолько плохо.

      Закончила я рассказ фразой:

      – А порисовать у меня толком и не получилось.

      Он опять подошёл и обнял меня, сильно прижимая к себе и целуя в макушку.

      – А порисовать-то у тебя почему не вышло? И вот как он так умеет: вроде бы и злился, или мне так показалось, но тут же взял все эмоции под контроль.

      – Да пейзажи получались слишком мрачные. А погода, как назло, была солнечной, – ухмыльнулась я и тоже прижалась к Камилю.

      – А что, в хмурую погоду ты солнечную рисуешь? – засмеялся он.

      И все мои плохие мысли тут же