Попс. Владимир Козлов

тебе моя идея – собрать группу и играть панк – рок?

      Вера молчит.

      – Ты же барабанила в какой‑то команде… Может, остались контакты… Мне нужно собирать состав.

      – Это было три года назад. Группа называлась «Отец народов». Но мы разосрались, причем очень сильно. И никаких координат не осталось.

      – Ну, может, еще кого знаешь…

      – Только электронщиков и диджеев. С панками и говно – рокерами я вообще не общаюсь. А зачем тебе это надо?

      – Чтобы не давать объявление, а так…

      – Нет, не это. Зачем тебе музыка, панк? Ведь это все – лажа. Пусть «тины» в это играют. Какой может быть панк в две тысячи четвертом году?

      – А почему нет? В Америке его – сколько хочешь.

      – Мало ли, что в Америке? Сам знаешь, здесь не Америка.

      – Ну и что? Хочу собрать группу – и все.

      – Валяй, мое дело объяснить тебе ситуацию. Ты уже, как бы, старый. Двадцать два года почти, а нигде еще не играл. Группы собирают в пятнадцать, в шестнадцать лет.

      – Ну и пусть.

      Мы выходим на берег озера. У машин тусуются компании. Пищат дети. Гавкает чья‑то собака. Вера стягивает через голову платье.

* * *

      Я познакомился с Верой после десятого класса, летом. Отец уже жил с Аллой, а поженились они той же осенью. Вера старше меня на два года. Поступала в ГИТИС, провалилась, закончила филфак МГУ, работала в клубах официанткой, в книжном магазине продавцом, занималась фотографией – несколько снимков попали на выставку.

      В первый же вечер мы трахнулись. Вера решила, что это прикольно: трахнуться со сводным братом, а я не возражал. Сразу же после секса она объяснила мне жестко, что такого у нас больше не будет, что это был «символический акт». В следующий раз она угостила меня ЛСД. Мы на двоих съели «марку».

      Это был выходной, отец с Аллой торчали на даче. Вера разрезала «марку» маникюрными ножницами, дала мне половину и сказала положить ее под язык и ждать, пока растворится. Моя половинка растворилась минут через пять. У Веры была с кем‑то встреча, и мы сели в автобус, чтобы ехать к метро. Я не чувствовал ничего, только легкое отупение и заторможенность. Пассажиры смотрели на нас как‑то странно – как на пьяных или шизанутых.

      Я спросил у Веры:

      – Ты, конечно, извини за вопрос, но мне любопытно… Мой отец к тебе не пробовал приставать?

      – Нет. Ни разу. Может, ему и хочется, но он, как бы, не в теме – из другого вообще поколения. Для него это слишком экстремально. Кроме того, он боится. Не знает моей реакции. А вдруг я пожалуюсь маме, и она его сразу выгонит?

      – А ты бы пожаловалась?

      – Нет.

      – Это был бы «символический акт»?

      – Может быть, а может, и нет. Бессмысленный разговор. Он не сделает этого никогда.

      – И хорошо. Мне бы было противно…

      – Почему?

      – Не знаю…

      Автобус свернул на Дмитровское шоссе. Над домами показалась Останкинская башня. Из нее валил черный дым, мелькало пламя. Все пассажиры прилипли к окнам – я понял, что это не «глюк».

      Я спросил