Полное собрание рассказов в одном томе. Василий Шукшин

рванулся он с койки… сел. Доктор и дочь подхватили его.

      В горле у Ефима кипело. Он хотел что-то сказать, но только мычал. Он плохо держал голову… пачкал белый халат дочери теплой кровью и мычал – хотел что-то сказать.

      – Что, Ефим, плохо? – с искренней участливостью спросил вдруг посторонний голос – это Кирька опять стоял у окна. Ему никто не ответил. Его даже, наверно, не услышали.

      Ефим сразу отяжелел в руках дочери, обвис… Его бережно положили на койку. Стало тихо.

      Женщина окаменела у койки. Смотрела на отца большими глазами. В стекла окон сыпанули первые крупные капли дождя; деревья в больничном саду встрепенулись, закачали ветвями, зашумели.

      Порывом ветра в окно палаты закинуло клочок бумаги; он упал к ногам женщины, тихо шаркнув по полу. Она вздрогнула, опустилась перед отцом на колени…

      Кирька медленно пошел прочь от больницы. Шапку забыл надеть – нес в руках.

      Теплый обильный дождь полоскал голову, стекал по лицу, по шее, за ворот, барабанил по полушубку. Это был желанный дождь – первый в этом году.

      Шел Кирька и грустно смотрел в землю. Жалко было Ефима Бедарева. Сейчас он даже не хотел понять: почему жалко? Грустно было и жалко, и все.

      Дождь шумел, отплясывал на дороге тысячью длинных сверкающих ножек. Кипело, булькало в канавках и в лужицах… Хлюпало.

      Операция Ефима Пьяных

      Ефим Пьяных понял это ночью. Толкнул жену.

      – Чего? – недовольно откликнулась та.

      – Это… осколок, однако, начал выходить. Вот он – колется, змей. С вечера чуял…

      – Где?

      – Ну, где?.. Куда ранило-то, не знаешь, что ли?

      – Там? – изумилась Соня.

      – Но.

      – Чо же ты, двадцать лет сидел на ем и не чуял? Как так?

      – Так и не чуял! Как… Да большой! – Ефим горько прицокнул языком. – Замучает, паразит.

      Соня засмеялась.

      – Как теперь сидеть-то будешь? Боком, что ли?

      – Смешно! Тебе бы счас… не веселилась бы.

      Помолчали.

      – Что делать теперь, ума не приложу.

      Соня не выдержала и опять засмеялась, уткнувшись лицом в подушку.

      – Смешинка в рот попала? – сердито спросил Ефим. – Как дура…

      – Не сердись, Ефим. Шибко на интересном месте он у тебя… – Соня повозилась, вытирая слезы уголком наволочки. – А чего уж так испугался-то? Не рожать ведь. Ну, выйдет. Они сами, что ли, выходют?

      – Пока он выйдет, на самом деле родить можно. Вырезают их. Было у ребят в госпитале…

      – Ну и вырежи.

      Ефим промолчал на это. Он и сам подумал: «Придется вырезать». Но вспомнил, что у них в больнице нет ни одного врача-мужчины. Мало того, хирург – совсем молодая женщина. Двадцать лет назад, в госпитале, он, не раздумывая, улегся бы спиной кверху перед кем угодно – тогда не совестно было. А сейчас при одной мысли коробит.

      – Посмотрим, – сказал он. – Спи.

      А сам долго еще думал, как теперь быть.

      Весь следующий день он старался быть на ногах – не сиделось. Больно. В кабинете (он был председателем колхоза), принимая народ, ходил около стола, нервничал… Материл про себя «того урода»,