На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин

не снял. – А что, если приедет? Обязательно приедет – порадоваться моему провалу».

      Пришел счетовод и выложил перед председателем кучу бумаг. Петр начал читать какой-то акт, но ничего не понял. Прочитал еще раз и опять не понял.

      – Да что это такое? – воскликнул он и отшвырнул акт в сторону. – Давай, что еще там.

      Счетовод подсунул на подпись поручение с банковским чеком. Петр, не глядя, подписал.

      – Петр Фаддеич… – простонал счетовод. – Последний чек, и тот испортил!

      – Почему испортил?

      – Не так расписался. Я постоянно твержу: на чеках надо расписываться одинаково. А вы как маленький…

      – А вы бюрократы дохлые! – раздраженно крикнул Петр и выбежал на улицу. Вскочив на велосипед, он погнал его на Лом.

      – «Как маленький»… Учитель нашелся, – всю дорогу бормотал Петр. Его злило не то, что сказал счетовод, а то, что тот даже не вспомнил о заводе. Подъезжая к Лому, Петр немного успокоился, но когда увидел Лёху Абарина, спавшего около печки под полушубком, чуть не задохнулся от гнева. Сбросив с Лёхи полушубок, он принялся что есть силы трясти бывшего председателя. Обалдевший Лёха вскочил на ноги.

      – Спишь… Спишь… – зловеще прошипел Петр.

      – А чего делать? – лениво протянул Лёха.

      – «Что делать?»! «Что делать?»! А кто за топкой будет смотреть? У-у-у! Черти!

      Лёха равнодушно ответил:

      – А чего теперь за ней смотреть?.. Со вчерашнего дня не топим.

      Петр заглянул в топку. Она была вся темно-малиновая и, словно пухом, одевалась белым пеплом. Чтобы поправить свое поведение перед Лёхой, Петр спросил:

      – Как ты думаешь, Алексей Андреич, долго она будет остывать?

      – К вечеру должна остыть.

      – А что Максим говорил?

      – Максим то же говорил: вечером выставлять будем.

      – Так и сказал?

      – Да, так говорил… А кто его знает – может, и не остынет…

      Петр брезгливо посмотрел на Лёху и, не сказав больше ни слова, поехал в Лукаши. Острое ощущение злости пропало, осталось раздражение, тупое и ноющее.

      «Вот взять хоть этого Абару… Сам строил завод, а говорит: «Не знаю, может, и остынет…» Да разве он болеет за него? И все такие, ко всему равнодушные. Как будто это мне одному надо. Я же для них стараюсь…»

      Председателю хотелось встретить человека, который бы сказал: «Переживаешь, председатель… Ничего, ничего, потерпи, – все будет хорошо!» Как он хотел этих слов! Но никто его, казалось, не понимал, и каждый тянул свое. Когда он заехал к Матвею в кузницу, тот даже словом не обмолвился о заводе и с полчаса толковал ему об испорченном горне и о подковах. Конь тоже ничего не нашел другого, как завести долгую и нудную беседу о силосе и клевере. Случайно Петр забрел в конюшню и увидел там Екима. Старик чинил хомут, наверное, вдвое его старше и до того ветхий, что если б его ударили об угол, от хомута остались бы пыль да веревки, которыми он весь был перетянут. Петр подсел к Екиму и осторожно заговорил:

      – Как ты думаешь, дедушка Еким, хорошая это