На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин

договор купли-продажи – и вернулись только к вечеру. Овсов был пьян и едва, с помощью Михаила, переставлял ноги. Увидев Марью Антоновну, он забормотал:

      – Продал дом, Маша. Продал, конец всему. А ну, пусти меня! – неожиданно закричал он, оттолкнув Михаила. – Ты думаешь, я от вина пьян? Эх, вы! Разве я дом продал? Я себя продал! Свой род овсовский.

      Марья Антоновна, поджав губы, брезгливо смотрела на мужа. А рядом стоял Михаил и, почесывая затылок, извинялся:

      – Смочили малость. Дело-то какое. Ведь избу купил. – Он старался казаться огорченным, но никак не получалось. По его скуластому лицу расползалась улыбка.

      В среду Овсовы распрощались с Лукашами. Их повезли к станции на попутной машине. Провожал соседа сам Матвей Кожин. Вещей набралось – гора. Здесь были узлы, корзинки, два бочонка – с огурцами и с грибами. Когда к дому подогнали машину и стали выносить вещи, Марья Антоновна, зорко следя за погрузкой, жаловалась Кожину, что еще что-то хотела купить, да совсем забыла.

      Матвей ухмыльнулся.

      – Чего же еще надо? Вот разве поленницу дров. А что, Марья, не захватишь ли десяток плашек? Березовые, сухие, сгодятся.

      – Не мешало бы, Матвей Савельич, – серьезно ответила Овсова.

      Приехав на станцию, остановились около крошечного привокзального скверика с десятком кустов сирени и одинокой скамейкой.

      Часть вещей оставили с Марьей Антоновной в скверике, остальные сдали в багаж. Заняв очередь за билетами, мужчины вышли на перрон. Здесь царили жара и скука. Солнце светило отвесно, упираясь горячими лучами в тесовые крыши вокзала, с которых, как шелуха, осыпалась краска. У входа в зал ожидания, на каменных ступенях, пристроилась цыганка. На груди у нее в платке висел ребенок. Цыганка ела булку, запивая ее квасом из бутылки.

      В стороне, под жидкой тенью молодого дубка, обхватив руками портфель и шляпу, дремал худощавый человек. Около него вертелся цыганенок. Он то ходил на носках, то приседал на корточки, внимательно разглядывая лицо спящего. Человек неожиданно чихнул, цыганенок отскочил в сторону и затараторил:

      – Дядя, дай денежку, дай! На животе спляшу.

      Мужчина еще раз чихнул. Цыганенок подпрыгнул и заголосил:

      Сковорода, сковорода…

      В конце перрона помещался буфет. Кожин с Овсовым заглянули в приоткрытую дверь, подумали и молча вошли. Буфетчица, зажав между коленями насос, с грохотом накачала две кружки пива.

      Василий Ильич, отхлебнув глоток, грустно улыбнулся:

      – Ну, вот теперь, Матвей Савельич, кажется, все. Последние часы я здесь.

      Кожин, потягивая пиво, пытливо взглянул в глаза Овсова.

      – Как дальше жить думаешь?

      Василий Ильич склонился над столом.

      – Пенсию буду хлопотать.

      – А лет-то хватит? Выработал?

      – Нет, пожалуй, не хватит. У меня большой перерыв был. Тяжело мне.

      Кожин опорожнил кружку.

      – Тяжело, говоришь? Это верно, – и он неторопливо расстегнул пиджак, вынул из кармана лист, свернутый в трубку.

      – На, возьми и порви договор. Деньги-то еще не все выплачены, а что взял –