Флоксы пахнут разлукой. Московские рассказы. Рута Юрис

и двух недель, как он получил из Москвы письмо от Эллы, с одной единственной фразой – «часы остановились» – это у них пароль был такой на крайний случай. Это означало – милый, я беременна. Приезжай.

      Он написал письмо будущему тестю, успокоил, потому что предполагал, что Элла может устроить истерику. И не ошибся. Тесть ответил ему, что когда Эллочка забеременела, стало тошнить, тяжело дышать, хотела сделать аборт. Рыдала. Дети ей были не нужны. Она сама себе была ребёнком. И он ходил, не отпуская дочь из виду. Тесть просил Павлова не задерживаться в стройотряде, а к свадьбе они с женой всё подготовят.

      А как он мог задержаться, когда будущий тесть, профессор, назначен был ему руководителем в аспирантуре.

      Под Новый, 1978 год, они с Эллой поженились. Потом была истерика страха перед родами и поиск хорошего гинеколога для кесарева сечения. И, наконец, появилась Ниночка. Нашли хорошую няньку. Жена была счастлива, что от неё отстали. Она была вся в научных трудах, ей дела не было до мужа и дочери. Всё повторялось. Саму Эллочку вырастила няня, потому что мама с папой решали проблемы глобальной иммунизации населения Земли.

      А потом…

      Потом были коньки и санки.

      Велосипеды.

      Разбитые коленки.

      Артек и 1-ый класс.

      Атласы, контурные карты.

      Корь и ветрянка.

      Колесо обозрения в парке Горького.

      Морская свинка и черепаха, спящая всю зиму под ванной.

      Щенок, проживший у них один день, потому что написал на ковёр в гостиной, и у жены от этого была истерика и неотложка.

      И между всем этим – работа, кандидатская, докторская. Подработки на скорой помощи. Платные операции. Частный приём на дому у пациентов. Студенки – первокурсницы на первой парте в аудитории, глядевшие на него с обожанием, забывая писать конспекты.

      Они жили в профессорской квартире напротив СЭВа. Павлов был счастлив. Совсем рядом была навеки исчезнувшая Собачья площадка, его Родина.

      В 1991 году, когда вокруг Белого дома стояли танки, жена и тёща не смогли его удержать. Он был со всеми на баррикадах. А в 1993—ем году, когда расстреливали Белый дом, тёща легла у двери и сказала: «Только через мой труп. Не хочу, чтоб дочь вдовой осталась». Потом они все вместе лежали в коридоре на полу, вокруг шла такая стрельба! А шальная пуля, как известно, страшней прицельной.

      В такой круговерти пролетело 15 лет.

      И, как гром среди ясного неба, брошенная с безразличием фраза: «Я ухожу к другому. Он художник, богемный человек. Дочку не отдам, не мечтай».

      Уходит. Няню берёт с собой. Не для дочки, для себя. Всё. Приехали. Абзац.

      – Охотный ряд, Охотный ряд, – как пел Высоцкий.

      Возвращение к матери в Перово было самым страшным испытанием. Он ушёл к жене совсем молодым, а теперь возвращался солидным человеком, чуть лысоватым даже. С аккуратной шкиперской бородкой. И с одним дипломатом. С собой не взял ничего.