Еська. Михаил Першин

свете нету?

      – Нету, – Еська молвит.

      – Ну, в энтом разе не стану её карать. Только и мне любовь без надобности. Пособи мне, дух небесный.

      – Так и быть, – Еська молвит. – Давай мне ширинку, а то с меня и так уж портки спадывают.

      – Да нешто у духов небесных порты имеются? – Чудо засомневалось.

      – Имеются. Порты, они у всех имеются. Ну так даёшь ширинку аль нет?

      – Да бери её, проклятую!

      Взял Еська ширинку, ею и повязался – заместо опояски, что у первого Чуда на елде осталось.

      А Чудо тем временем мимо круч пролетело, за облака поднялось, до самой вершины добралось. А на вершине, как Еська уж и чуял, поляна. Вкруг неё тучи-облака, обочь поляны – пещера. Така пещера, что прежняя рядом с энтою щёлкой тараканьей кажется.

      Из пещеры выбралась жёнка Чудова – Баба Двенадцатимандовая: три манды промеж ног, да по́ три с боков, да три ещё промеж грудей. Стала она Чудо обнимать, да всю свою дюжину манд распахивать.

      У него елды вздыматься и стали: что слева – слегка ожили, что справа – вбок глянули, что промеж ног – до пупа поднялись, да только те, что на груди – и не шелохнулись. Баба, ясное дело, в крик:

      – Ах ты такой-сякой! Признавайся, где шлялся-шатался, с какими потаскушками знался!

      А Чудо-то и отвечает:

      – Над лесами, над горами я летал, в речке елды свои полоскал. Притомился – едва домой воротился.

      Только Баба Двенадцатимандовая не унимается:

      – Добро б, мол, ещё гостинец принёс! Лети откеда явился, шалапут недоелдый!

      Еська Чуду в ухо шепчет:

      – Да растолкуй ты ей, что заместо гостинца любовь небесную доставил.

      – Да нешто это против гостинца сообразно?

      – Ан ты спытай!

      Делать нечего, Чудо вздохнуло и слово в слово так молвило:

      – Жёнка моя ты милая! Не привёз я для тя гостинца, а привёз куды против него вещь наилучшую – любовь свою.

      – Каку́ таку любовь?

      – А таку. Небесну. Ко мне по пути дух оттелева слетел и чувство энто велел тебе передать.

      А сам-то прям скукожился весь, ждёт, что Баба осерчает вконец: на что́, мол, така глупость бесполезна заместо гостинца! Ан и ошибся! Она, насупротив, его ласкать-миловать стала: мол, впрямь ты, муженёк мой ненаглядный, притомился, три елудшки, небось, в полёте застудил; разве ж можно, мол, сразу опосля полоскания на воздуха́ сквозные вылётывать?

      А он знай кивает:

      – Застудил, застудил, истинно так? К тебе поспешал, вот и не дождался, чтоб они обсохли.

      – Ну ничё, я ж тебя утешу!

      Запахнула Баба Двенадцатимандовая три манды, да на траву повалилась. Стали они кататься-миловаться, девятью елдами в девяти мандах ковыряться. Не успей Еська средь облак затаиться, придавили б его и не заметили.

      Наконец угомонилися. Чудо в пещеру завалилось. А Баба-то села на камень, пригорюнилась да причитывать зачала:

      – Эх, что мне теперя делать? И муженёк-то у меня славный, ласковый, и девять елд моих утешил, да три-то остатние горят огнём.

      Тут Еська из облак вылез и говорит:

      – Не