День ангела. Павел Комарницкий

за шкирку. Ошейника не было.

      – Ты напомни мне, как это называется? Не знаешь?

      – Педофилия? – я криво улыбнулся.

      – Да нет, легко отделаться хочешь, парень. Кажись, зоофилия, ежели учесть, что роду она не человечьего.

      Он помолчал, постепенно успокаиваясь, и Казбек, почувствовав это, затих.

      – Я уже молчу о том, что она сюда, значит, не на каникулы к папе-маме прибыла. У неё работа, понимаешь? Они, вот эти шестеро, да их товарищи, наш род спасают. Человечество, понял ты или нет? Горсть их всего на Земле-то, и такую ношу тянут!

      Дед ещё помолчал.

      – Эх, и зачем тогда вам память-то оставили. Добрые они, понимаешь, и Маша с Иркой в особицу. Сидел бы ты сейчас с удочкой, на поплавок глядел – и нет проблем, как Колька-Хруст говорит.

      Он окончательно успокоился.

      – Ладно, помогу чем смогу. Отведу тебя завтра, Маше разъясним ситуацию, она поможет. Сотрёт тебе ненужное, вправит мозги, значит.

      Последнюю фразу дед произнёс с явным сомнением. Я усмехнулся.

      – Добрый ты, Иваныч, спасибо тебе. Только я не дам убить свою любовь – это ты понимаешь? Там как сложится, а это моё. И не ори на меня зря, я ни в чём не виноват.

      Но дед уже улыбался в свою бороду.

      – Ладно, не виноват и не виноват. Твоя правда. Но только и Ирка не виновата, что ты ей на пути, значит, попался, такой олух.

      – Я только увижу её, а там как она скажет, так и будет. Не захочет меня видеть – что же, так тому и быть.

      Дед Иваныч рассмеялся, хлопнул себя по коленям обеими руками.

      – Олух и есть. Ты когда-нибудь пробовал пройти мимо бездомного котёнка, коли он за тобой бежит и мяучит? А она, Ирка-то, доброты безмерной, не чета нам, да и ты не котёнок всё же, а человек разумный, по крайности, был недавно. Сможет ли она смотреть, как человек из-за неё засыхает на корню?

      Дед одним глотком допил холодный чай.

      – Измучаешь ты её, Рома, зазря измучаешь. И тебе легче не станет. Езжай-ка домой, очень тебя прошу.

      Я смотрел ему в лицо.

      – Ты очень любишь её, Иваныч?

      Наконец-то он растерянно заморгал глазами.

      – И несчастной её не делаешь, правда? Почему же ты думаешь, что это сделаю я?

      Дед подумал секунд пять, и из него будто выпустили воздух.

      – Понял я, к чему клонишь. Останусь, дескать, на базе, буду помогать по хозяйству, ватрушки стряпать или ещё там чего. И каждый день буду глядеть в прекрасные Иркины глаза. Не так?

      Я рассмеялся, и удивился сам, что могу.

      – Ты сильно упрощаешь, Иваныч.

      – Нет, Рома, это ты сильно упрощаешь. Кухонный мужик им не нужен, а уж Ирке тем более. И не путай меня, старого, с собой. Бывает любовь и любовь. Ты же тут на роли Ромео, значит, а ей роль Джульетты отвёл. Чем там кончилось, помнишь?

      Вон как заговорил дед. Высокий стиль.

      – Мудрый ты, дед. Тогда скажи, что делать.

      – Сказал уже. Оставь ты её, Христа ради, не мучай!

      Я молчал. Чего зря болтает? Взял бы карабин, да и дело с концом.

      – Ладно, вижу, не убедил я тебя. Но так как Ирка мне заместо внучки, то и участвовать в твоей затее я не намерен,