Против стрелки. Виктор Каган

хандра,

      шиш в кармане и ёжик в тумане.

      То, что будет, пройдёт.

      То, что было, не зря.

      А пока посидим на дорожку.

      Бабье лето шуршит

      на свету октября

      наяву, в полусне, понарошку.

      Неразборчива речь.

      Невесомы слова.

      Звёздный крап на бубновом валете.

      И в ладони ладонь

      словно свет волшебства

      отражается в будущем лете.

      «Тягучая бессонная тщета…»

      Тягучая бессонная тщета,

      продавленность небесного матраца.

      Растерянных мгновений маята

      в беспомощном усилии собраться.

      Слепая госпитальная тоска

      колотит в грудь трухлявою клюкою.

      И даль близка, а близость далека

      и слово бьётся болью под рукою.

      Смущается желанья нищета.

      Забыть, забыться, пóд руку забиться

      волшебнику, где стихнет суета

      и молится душа, а не божится.

      В булгаковской ночи́ висит луна.

      Ночной обход неутолимой боли.

      Пьянит таблетки сонной белена.

      Стихает стон в беспомощном глаголе.

      Сны, путаясь в часах, безбожно врут

      и не найти концов – всё шито-крыто,

      стучат в висок осколками минут

      четыре всадника, горят коней копыта.

      Но не смыкает взгляда изумруд

      и тихо дышит рядом Маргарита.

      «Ноябрь. А всё ещё тепло…»

      Ноябрь. А всё ещё тепло.

      Старик. А всё ещё живётся.

      Под кожей, кажется, крыло

      прорваться в поднебесье бьётся.

      И госпитальная тщета —

      урок чистилища тягучий.

      Дрожит земная нищета

      и тянется счастливый случай.

      Зеленоглазая судьба

      твою не выпускает руку.

      Молитва. Исповедь. Мольба.

      Надежда на её поруку.

      Свеча луны висит в окне,

      как память— не греша, не каясь.

      Жизнь забывается во сне,

      крылом от света прикрываясь.

      Леониду Латынину

      …в ту ночь, когда слетел последний лист…

      О. Генри

      Под ногами докошенной жизни стерня.

      Дозовёшься едва ли, зови, не зови.

      Только ангелы плачут в аду без меня.

      Только боги смеются по локоть в крови.

      И ещё не сорвавшийся с кромки земной,

      но уже заглянувший за дымчатый край,

      согреваюсь нетленной любви купиной

      и держусь за свой маленький aд или рай

      этой жизни шалавой, шальной, шебутной,

      бесконечно короткой, святой и грешнóй,

      несказáнной, безумной, упрямой, чумной,

      безутешной, потешной, всего лишь одной.

      Ей в ответ, откликаясь на выдох и вдох,

      смерть играет на дудке за левым плечом,

      из подземного царства взмывает Молóх,

      сныч скрипит под заржавым старинным ключом.

      Но не молкнет озябших пичуг пересвист

      сквозь