Против стрелки. Виктор Каган

интеллектуальной издательской системе Ridero

      «Старинных часов простота заводная …»

      Старинных часов простота заводная —

      ни гирьки, ни ключика, ни электроник —

      как грамота древняя берестяная,

      приметы наивной прабабушкин слоник.

      Осеннего солнца весёлые пятна

      танцуют на лета задумчивой тризне.

      И крутишь дрожащую стрелку обратно,

      пружину держа в напряжении жизни.

      «Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовой…»

      Вслед за стрелкой часовой против стрелки часовой

      память движется по кругу серебристою плотвой,

      её держит на прицеле ум – бессменный часовой,

      и душа вослед им плачет безутешною вдовой.

      Шли-пошли без слов и песен, миновали день вчерашний,

      солнце село за спиною, дым рассеялся домашний,

      шли тропою неизвестной, шли дорогою всегдашней,

      шли бог весть чему навстречу – чем страшней, тем бесшабашней.

      Над повинной головой небо звёздною канвой,

      яви путаные карты, снов недрёманый конвой,

      в сбруе жёсткой календарной дни-бурлáки бечевой,

      время ухает совой, всё сначала, всё впервой.

      И спасибо, что живой, что ведут воспоминанья

      сквозь обманчивые знанья, сквозь незнанья, заклинанья,

      сквозь забытые признанья, через знаки препинанья,

      сквозь судьбы напластования в прожитóго собиранье.

      Вспоминаешь сам не свой.

      Пахнет прелою листвой.

      «Если есть гром, значит где-то был шорох…»

      Если есть гром, значит где-то был шорох,

      шёпот с неясным началом в таинстве немоты.

      Если есть взрыв, значит где-то должен быть порох.

      Если я ещё жив, значит где-то должна быть ты.

      Где-то должно быть то, что не знает начала,

      ибо начала нет, значит не будет конца.

      В гульбище пьяном трезвая птица кричала

      или молчала пьяная громче молчанья творца.

      Так умирает год. Так начинается новый,

      в нём продолжается старый, вертится круговерть.

      Так не бледнеет запах сломанной ветки сосновой,

      так не кончается жизнь пусть даже всхлипнула смерть.

      Так начинается сказка ярче отбывшей были,

      так начинается песня в горле глухой немоты

      там, где слова бессильны, там, где начало забыли,

      где расплывались в тумане, но не горели мосты,

      где расходились у камня на перепутье дороги,

      слагаясь в ещё неизвестные даже богам пути,

      где на газете вчерашней стол накрывали боги

      и мы у них парой синичек светло трепыхались в горсти.

      «Cвет подёрнутый тусклой теменью…»

      Cвет подёрнутый тусклой теменью.

      Словоложество. Суевременье.

      Не спаслись и не убереглись.

      Колокольный звон в отдалении,

      тишины сквозь грохот моление,

      дней концы и начала сплелись.

      Мысль вслепую колотится в темени и

      отзывается в сердца биении,

      ду́ши камнем падают ввысь.

      Время стуже и время калению.

      Время гневу и время смирению.

      Говори, пророк, не таись.

      Говори, Соломон и юродивый,

      пока в землю неслышно восходим и

      прорастаем травой в облака.

      Говори. На твоё говорение

      отзывается благодарение

      за дыханье, что длится пока.

      «От А до Я, от мира до войны…»

      От А до Я, от мира до войны,

      от óберега до смертельной неги,

      от звонкой альфы до немой омеги,

      от первой до последней тишины.

      И все пути сливаются в один,

      и не сойти, как мы с ума сходили

      и на игле Кощея жили-были,

      и золотых не знали середин.

      Уже без водки воздух всё пьяней,

      пустое дело – тело конопатить,

      и время не копить, а просто тратить

      и быть богаче тем, что стал бедней.

      И дела нет, зачем и почему —

      какая разница? Ни сердцу, ни уму —

      что есть, то есть, так, стало быть, и надо,

      и нечего