Костяные часы. Дэвид Митчелл

где-то под завалами, то ты для него – спасательный трос, страховочный канат.

      – Ну вот, мы добрались до последней страницы, – говорю я. – «Что же чудесней – море, само море, или, может быть, юность? Кто знает? Но вы – все вы получили кое-что от жизни: деньги, любовь – то, что можно получить на суше… скажите же мне: не лучшее ли то было время, когда мы были молоды и скитались по морям… Были молоды и ничего не имели, а море не дает ничего, кроме жестоких ударов, и нет-нет да предоставит вам случай почувствовать вашу силу… только это и дает оно вам, о ней-то все вы и сожалеете».

      В горле бригадного генерала что-то трепещет.

      Вздох? Или просто воздух дрожит в голосовых связках?

      В просвет между деревьями в дальнем конце сада виднеется серебро и пушечная бронза Темзы.

      Слева направо по реке проносится лодка с пятью гребцами. Исчезает в мгновение ока.

      Садовник в кепке собирает граблями палую листву.

      В меркнущем свете дня звучит последний абзац:

      – «И все мы кивнули ему – финансист, бухгалтер, адвокат, – все мы кивнули ему через стол, который, словно неподвижная полоса темной воды, отражал наши лица, изборожденные морщинами, лица, отмеченные печатью труда, разочарований, успеха, любви; отражал наши усталые глаза; они глядят пристально, они глядят тревожно, они всматриваются во что-то за пределами жизни – в то, что прошло и чего все еще ждешь, – прошло невидимое, во вздохе, вспышке – вместе с юностью, силой, романтикой грез…»

      Я захлопываю книгу, включаю лампу. На моих часах четверть пятого. Я встаю, задергиваю шторы.

      – Что ж, сэр, – говорю я, будто обращаюсь к пустой комнате. – Пожалуй, не стоит вас чрезмерно утомлять…

      Неожиданно лицо бригадного генерала напрягается, оживает, он открывает рот и, невнятно выговаривая слова из-за перенесенного инсульта, глухим, призрачным голосом произносит:

      – Мои… чертовы… марки…

      – Генерал Филби… это Хьюго, сэр. Хьюго Лэм.

      Трясущейся рукой он пытается схватить меня за рукав:

      – Полиция…

      – Какие марки, генерал? О чем вы?

      – Целое… состояние…

      Глаза смотрят осмысленно, и на миг мне кажется, что генерал вот-вот бросит обвинение похитителю, но этот миг пролетает. По коридору катят скрипучую тележку. Знакомое выражение исчезает с генеральского лица, и я остаюсь наедине с настенными часами, с полками роскошных книг, которых никто не читает, и с ясным пониманием того, что, как бы я ни прожил свою жизнь, сколько бы власти, богатства, опыта, знаний или красоты ни выпало на мою долю, свое существование я закончу так же, как этот несчастный старик. Глядя на бригадного генерала Реджинальда Филби, я как будто смотрю в телескоп, устремленный в будущее, и вижу самого себя.

      Раскачивается Марианджелин «ловец снов», случайно задетый мною; в буйных кудрях любовницы прячется крестик. Беру Сына Божьего в рот, представляю, как Он растворяется