Авантюрист. Марина и Сергей Дяченко

действительно есть; чем болтать – давай сразу и по-простому.

      Я молчал. Мне очень не нравилось, когда инициатива так запросто уплывала к собеседнику, да и предложения сделать что-либо «по-простому» не радовали меня никогда.

      Черно сильнее налег подбородком на пальцы – теперь его раскосые глаза смотрели чуть исподлобья.

      – Не вертись – не отвертишься… Замок развалился, имение оскудело – или ты от хорошей жизни бродяжничаешь? Чего ты по миру искал, не мое, конечно, дело, но что приволок петлю на шее – это заметно… Не сразу и не всякому глазу, но видно, Ретано, отметили тебя от щедрот, давай рассказывай, а байки я и сам выдумывать могу…

      Я поморщился – слишком уж ярко бил отраженный зеркалами свет. Слишком уж резко.

      Господин маг был чересчур волен в выражениях. Ретанаар Рекотарс никогда не «бродяжничал». Он странствовал инкогнито. Хорошее слово «инкогнито», покрывает все неизбежные шероховатости, вот только больно уязвимо для болтливых языков…

      Черно наблюдал, как я пытаюсь сообразить, кто и где меня разоблачил; он заранее был уверен, что все мои попытки тщетны.

      – Оставь, Ретано. Тебе нет смысла меня обманывать. Я тебе нужен, а не ты мне… Выкладывай.

      Я вполне мог раскланяться и уйти. Но за пазухой у меня лежал круглый деревянный календарь: с первого взгляда кажется, что дней в году полным-полно, но для человеческой жизни все-таки недостаточно, даже если не принимать во внимание уже истекшие две недели…

      Я остался.

      Солнце, по моим расчетам, давно клонилось к западу, но зеркала все ловили жадной поверхностью горячие полуденные лучи, и всякий раз, когда в своей повести я хотел чуть-чуть отступить от действительности, язык отказывался мне повиноваться. Зеркала грубо и прямолинейно высвечивали правду, подавляя и отсекая все остальное; мне не удавалось приукрасить рассказ ни единой выдуманной деталью. Ловко устраиваются господа маги, но тем не менее выкладывать бритоголовому Черно все подробности последнего приключения не входило в мои планы.

      – Эту часть рассказа мы пропускаем, – говорил я небрежно, не отводя глаз, – пропускаем, как не имеющую отношения к делу…

      Черно морщился, но молчал. Я не стал посвящать его в историю со сборщиком налогов, смолчал о тюремных вшах и о предложении, с которым обратилась ко мне Тиса по кличке Матрасница, но в остальном мой рассказ был довольно подробным, и, доведя его до конца, я испытал нечто вроде облегчения.

      Черно Да Скоро сидел, навалившись подбородком на сплетенные пальцы. Глаза его сделались совсем узкими, будто прорези маски.

      – Еще раз, подробно. Что он сказал?

      Я вздохнул. Речь Судьи по-прежнему помнилась мне до последнего слова.

      – «Дорожка твоя в тину, Ретано, – начал я с отвращением. – Ты уже в грязи по пояс – а там и в крови измараешься…» Ну, здесь небольшой пропуск, а затем…

      – Никаких пропусков! – рявкнул Черно, и на бритом черепе прыгнули солнечные блики. – НИКАКИХ пропусков в тексте Приговора,