И один в поле воин. Юрий Петрович Дольд-Михайлик

что нет ничего более отвратительного, чем человек, давший волю животным инстинктам, потерявший контроль над собой?

      – Вы потому и пили так мало?

      – Я не люблю пить в большой компании, да и вы, я видел, только пригубливали.

      – У меня сильно разболелась голова.

      – У меня тоже.

      – Так, может, незаметно исчезнем? – предложил Генрих.

      – Охотно, – согласился Лютц.

      Найдя хозяина казино, Гольдринг попросил его прислать счет за все выпитое и вместе с Лютцем вышел черным ходом.

      В это утро Моника ходила раздраженная и сердитая. На вопрос матери – что с ней? – девушка не ответила. Не очень приветливо вела она себя и с несколькими постоянными посетителями-французами, которые зашли к мадам Тарваль выпить стакан-другой старого вина по случаю местного религиозного праздника. Французы избегали заходить в ресторан вечером, когда здесь бывали немецкие офицеры, и приходили лишь днем или утром.

      Но сегодня им не повезло, хотя время было раннее. Не успели они выпить по стакану вина, как перед гостиницей остановилась грузовая машина и шесть немецких солдат с черепами на погонах вошли в ресторан. Увидев непрошенных гостей, да еще эсэсовцев, французы прервали оживленную беседу. Каждый вполголоса разговаривал лишь со своим ближайшим соседом и старался не глядеть в ту сторону, где расселись немецкие солдаты.

      Эсэсовцы по дороге, вероятно, уже не раз приложились к рюмке и вели себя чересчур свободно. Бросали обидные реплики по адресу других присутствующих, приставали к мадам Тарваль с непристойными остротами и без закуски пили виноградную водку, так называемый «грап».

      Через каких-нибудь полчаса солдаты окончательно опьянели.

      – Эй! Еще бутылку грапа! – крикнул здоровенный рыжий солдат и стукнул кулаком по столу.

      – Подай им бутылку и немедленно поднимись к себе в комнату, чтобы они тебя не видели, – приказала дочери мадам Тарваль, занятая приготовлением салата.

      Моника поставила на стол заказанную бутылку и уже повернулась, чтобы уйти, как тот же самый рыжий эсэсовец схватил ее за руки и насильно усадил к себе на колени.

      – Пустите! – крикнула Моника и рванулась.

      Эсэсовец расхохотался и крепко обхватил ее за талию. Его спутники тоже расхохотались.

      – Пустите, я вам говорю! – отчаянно крикнула Моника.

      Этот крик и услышал Генрих, который вместе с Лютцем и Миллером как раз вошел в вестибюль. Генрих бросился в ресторан. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, в чем дело. Привычным, хорошо натренированным движением он схватил руку рыжего эсэсовца у запястья и нажал на кисть. Рыжий заревел от боли и, вскочив на ноги, сделал шаг назад. Но было поздно: полусогнутой правой рукой Генрих изо всей силы ударил его в челюсть.

      Эсэсовец упал, опрокинув столик.

      Спутники рыжего подскочили к Генриху, но в тот же миг перед ними блеснула сталь пистолета.

      – Вон отсюда! – зло крикнул Генрих.

      Из-за его спины, держа пистолеты