Батальон ангелов. Борис Акунин

на колени, воздела руки:

      – Ну заради Бога! Простите, госпожа начальница!

      – Форму сдай и чтоб ноги твоей здесь не было.

      – Госпожа начальница, ну куда она пойдет? Волосы обрила, сережки золотые выкинула! Мы все за нее просим!

      Лицо командирши побагровело. Она взялась обеими руками за ремень, будто хотела выпрыгнуть из своих необъятных галифе, и гаркнула голосом, от которого задребезжало стекло:

      – Молча-ать! Смиррно! – Все ударницы кроме той, что стояла на коленях, испуганно вытянулись. – Кррругом! Шагом марш!

      Толкаясь локтями, испуганные женщины карикатурным строевым шагом удалились, осталась лишь безнадежно всхлипывающая изгнанница.

      – Могу я узнать, в чем провинилась эта девушка? – спросил корреспондент.

      – Сережки навесила.

      С улыбкой покосившись на Алексея, журналист заметил:

      – Это преступление небольшое.

      – В уставе нигде не прописано, чтоб солдат серьги носил.

      Репортеру было жалко бедняжку.

      – Но в уставе нет ничего и про женщин-солдат. Простите ее, право, для первого раза. Вы же видите, как она раскаивается.

      Девушка с надеждой протянула к командирше сложенные руки:

      – Никогда в жизни больше сережки не надену! Чем хотите поклянусь!

      Бочка тяжело вздохнула. Сначала ответила журналисту:

      – Поймите вы. Раз сережки нацепляет, значит про жизнь думает. А нам надо к смерти готовиться.

      Девушке же сказала тихо, но твердо:

      – Уходи, Семочкина. Живи. А волосы новые вырастут… Пойдем, капитан, потолкуем.

      Взяв Алексея под локоть, повела его прочь.

      Пока шли до штаба, расположившегося в бывшем танцклассе, начальница батальона наскоро рассказала, как обстоят дела.

      Доброволок уже набралось больше, чем достаточно, а все идут и идут. Призыв защитить отечество нашел отклик у многих женщин. С обмундированием, оружием и довольствием тоже всё хорошо – верховный главнокомандующий приказал снабжать батальон вне категорий. Делу придается большое значение. Не военное, конечно: понятно, что ни батальон, ни полк, ни даже дивизия женщин положение на фронте не изменят. Но движение может вызвать новый взрыв патриотизма, укрепить боевой дух уставшего от войны народа.

      Романов слушал очень внимательно. Затея уже не казалась ему ни водевильной, ни абсурдной.

      – …Две тыщи записались, – говорила Бочарова. – А скольких медицинская комиссия отсеяла – не счесть. Я докторов попросила построже. Чтоб ко всему придирались. Старше тридцати пяти лет не принимаем. Которые с детьми – тоже. А всё одно много. Конечно, большинство через неделю сбегут, не выдержат. Иных я сама выгоню, как эту, с сережками. Человек триста оставлю, больше не нужно. Но уж жемчужину к жемчужине. Чтоб ни одна не дрогнула, не опозорила.

      – Интеллигентных, кажется, много, – сказал Алексей, приглядываясь к лицам ударниц, что попадались им по дороге и старательно салютовали офицерам. – Не привыкли они к лишениям. Трудно им будет.

      – Да, образованных большинство. Они душою выше, потому что