Мой дедушка – памятник. Василий П. Аксенов

содрогнулся Геннадий. – Все-таки это слишком жестоко по отношению к бессмысленной твари…

      – Акулы кажутся этим рыбакам не животными, а враждебным племенем.

      – Тем более это жестоко! – воскликнул Геннадий. – Рубанули бы гадину – и дело с концом!

      – Это очень сложная этическая проблема, – задумчиво сказал Верестищев. – Вы мыслите, Геннадий, не по возрасту серьезно. Давайте-ка займемся чем-нибудь попроще. Вот перед нами медуза…

      Они погрузились пинцетами в довольно-таки неаппетитное желе распластанной медузы.

      – Знаете ли вы, Гена, что акустиче-ский аппарат медузы угадывает приближение шторма больше чем за сутки? – спросил Верестищев.

      – А нельзя ли сделать такой прибор, как этот аппарат у медузы? – полюбопытствовал Гена.

      – Вы меня поражаете, Геннадий! – воскликнул Верестищев. – Как раз над этой проблемой работает один отдел в нашем институте. Вам надо быть ученым, мой мальчик!

      Однажды, проснувшись, Геннадий очень удивился, не увидев на палубе расчерченного жалюзи солнечного коврика. Тусклый серый свет еле-еле освещал каюту. Иллюминатор, казалось, был задраен брезентом.

      – Привет, Генок, – сказал Телескопов. – Тебя с туманом, а меня с халтуркой.

      Он сидел на своей койке и плотничал, плотничал тихо и сокровенно, как в детстве.

      – Доктору клетку сочиняю, – объяснил он. – Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал. Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой.

      – Как так – кенара? – поразился Гена.

      – Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какого черта, – сказал, посвистывая, Телескопов.

      – Но ведь кенар или попугай – это береговые птицы!

      – Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем.

      Геннадий вышел на палубу. Видимость была не больше полукабельтова. «Алеша Попович» двигался самым малым, каждые две минуты сигналя туманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровый батометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки, встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрыми желтыми глазами смотрел на мальчика.

      Кот этот записался в судовую роль «Алеши Поповича» в итальянском порту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда.

      Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на «Алеше Поповиче», сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменно возвращался, завидев на мачте флаг «Синий Петр» – сигнал «Всем на борт!».

      Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженным авторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненный достоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к Геннадию Шуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубой поднимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юному моряку. Вспомним хотя бы историю с борщом.

      Нельзя сказать,