Сборник лучших произведений конкурса «К западу от октября». Алексей Жарков

на тропинку в рваной, облепленной грязью сандалии:

      – Нам нужен автобус…

      – Мамаааа! – надорвался высокий голосок за спиной и Валерка, недышавший все это время, наконец, очнулся. Бросив тыкву, он крепко схватил сестру под локоть.

      – Бежим, бежим, бежим! – Испуганную девочку пришлось хорошенько встряхнуть, прежде чем она смогла двинуться с места.

      С каждым шагом оцепенение ужаса растворялось в тяжелом от бега дыхании. Слева, где-то на периферии зрения, мелькали окна погруженных в последний октябрьский вечер домов.

      Все дальше оставалась потухшая, брошенная на тропинке тыква. И никто не видел, как она зашевелилась и приподнялась на разгребаемой длинными когтистыми лапками земле.

      День всех пустых

      Дмитрий Тихонов

      Тридцать первого октября в час пополудни

      он вышел из комнаты, снова зашел.

      Минуту смотрел в окно, сжимая добела пальцы.

      И разжимая. Потом успокоился,

      встал на комод, проверил петлю. Выдохнул. Вдохнул.

      Повесился. Просто так, без записок, без слез,

      без звонков повис навсегда между полом и потолком.

      И капало с мокрых носков, и чернело лицо,

      и в опустевшей квартире гремели стрелки часов.

      Минула ночь, и следующим утром,

      в День Всех Святых и Пустых,

      в День Торжества Павших Листьев,

      дверь распахнулась, в квартиру вошли

      люди, которые празднуют смерть. Они спросили:

      Зачем ты убил себя? И он им ответил,

      что просто хотел сделать что-нибудь в этой жизни,

      просто хотел ощутить ее вкус, понять,

      ради чего суета,

      ради чего все ошибки, оргазмы,

      сны, расставания, песни, мечты и молитвы.

      Люди, что празднуют смерть,

      ничего не сказав, в унисон засмеялись

      и стали вскрывать его тело ржавым серпом.

      Разрезали кожу, раздвинули ребра,

      подставили таз для тяжелой,

      густой, дурно пахнущей крови.

      И там, внутри, отыскали тех, кем мог стать он,

      но так и не стал. Поэта, смотрящего в мир сквозь

      очки из порока, любителя худеньких женщин

      и анаши. Отца трех детей, с утра до ночи

      гнущего спину ради того, чтобы те

      не считали его мудаком. И старого деда,

      безумного, словно раненый пес,

      словно смех из расстрельной ямы,

      словно ночная метель.

      Люди, что празднуют смерть,

      всех убили своими серпами.

      Всех троих – первых двух без труда,

      но дед оказался не промах. Руки его

      проросли сквозь обои и стены,

      сквозь потолок и сквозь пол и ковер на полу.

      Руки его извивались,

      хватали и рвали когтями стальными,

      бритвенно-острыми, когтями,

      не знающими пощады.

      Но враг был сильнее, враг знал, куда