Лёшенька. Ольга Пустошинская

Убил! Зарубил топором, поэтому на тебе лица нет! – ахает Анисья.

      – Нет-нет, упаси Господь! Матрёна в сарае закрылась, там орала дурниной. Константин в сердцах стол в избе изрубил… Мы уже домой идти хотели, да Феня уговорила остаться. Жалко мне её. И братца Константина тоже, очень переживает из-за Лёши, – вздохнула мать.

      – А может Матрёна нарочно так сделала? Ну чтобы Лёша обиделся и остался у тебя, – догадывается Анисья.

      Мать задумывается:

      – Да кто её знает, может, и нарочно. Для Лёшеньки эта кошка, словно драгоценность великая. Её Софьюшка, Царство Небесное, котёночком махоньким взяла.

      – Дитё он ещё. Успокоится, дай срок.

      – Дай-то бог, Аниса. Вот рассказала тебе и легче на душе стало…

      Мать посмотрела на ходики, спохватилась и торопливо попращалась с подругой.

      ***

      Анисье жарко, она ходит по избе, пьёт воду, заглядывает в квашню, обминает тесто. Рядом вертится полосатый кот, бодает головой Анисьины ноги, щекочет усами.

      – Мам, а хорошо, что у нас кот, а не кошка, – раздался голос с печки.

      Всклокоченная голова Анисьиного сына Ванятки свесилась с лежанки.

      – Ванька! – ахает Анисья. – Ты что, не спал?

      – А что? – пожимает плечом Ванятка. – Мне Яшка всё равно расскажет!

      – Спи, горе моё! И не болтай о том, что слышал.

      Ваняткина голова исчезает, он возится, укладываясь поудобнее, и вскоре засыпает под убаюкивающее пение сверчка.

      ***

      Отсидевшись в сарае, Матрёна только с наступлением темноты осмелилась выйти наружу. Часто оглядываясь и осеняя себя крёстным знамением, она пробралась в избу, заперлась на все засовы и перевела дух.

      Останки стола, изрубленного Константином, были разбросаны по полу.

      – Зятюшка дорогой постарался, – всплеснула руками Матрёна, – чтоб ему, ироду, на том свете дрова рубить! А это что за мешок? Оська-рыбарь щук наловил что ли, как я заказывала?

      Затянутый верёвкой мокрый мешок, с которого натекла на пол лужа, лежал на лавке, источая слабый запах реки. Матрёна обрезала верёвку кухонным ножом, запустила в мешок руку, но сразу с воплем одёрнула, потому что нащупала не гладких чешуйчатых щук, а комочки мокрой шерсти. Мешок ожил, зашевелился, из него выпал камень, громко стукнув о пол, и на дрожащих крошечных лапках один за другим на лавку выползли мокрые котята.

      – Матерь Божья, заступница, не оставь меня, грешницу! Ы-ы-ы-ы-ы… – завыла Матрёна.

      Она метнулась к двери, трясучими руками пытаясь совладать с запорами, как услышала позади тихий смех. Запоры не открывались, будто намертво приклеенные. Матрёна обернулась и волосы зашевелились у неё под платком.

      Эти руки она видела покойно сложенными на груди. В это голубое подвенечное платье она помогала обряжать её в последний раз. Эти глаза, закрывшиеся навечно, сейчас смотрели строго и насмешливо. Матрёна всхрапнула и свалилась на пол в обмороке.

      ***

      На другое утро Полинка выскочила к колодцу за водой, но быстро вернулась, бережно держа в переднике четырёх котят.

      – Мама,