Нежить. Домовой второй категории. Алексей Еленов

знаю, не знаю… – тот сидел задумчивый, тихонько теребя пальцами свою снежную бороду. – Опыта у него маловато, это правда. Горячий шибко, но стержень какой-то есть в парне. Да у нас с тобой и выбора-то особого нет. А тут как раз случай подворачивается – вот и узнаем, будет толк из него, или нет.

      – Да, выбора у нас нет, это точно. Нет, к сожалению, пока спецов по болотницам. Ладно, время покажет. Но сильно затягивать это дело тоже нельзя, не то испоганят они нам дом окончательно. В общем, ждем максимум три месяца, а потом, если ничего не выйдет, придется решать вопрос как-нибудь по-другому.

      4.

      После разговора Фитуна с Брандохлыстом прошло месяца два. Наступил август, и впереди маячила дождливая сырая осень. С тех пор домовые больше не виделись, а Ногавку Фитун видел мельком всего один раз на последнем собрании, прошедшем в конце июля. Они поздоровались, Борщевик спросил, почему она ни разу не зашла в гости, кикимора ответила, что было некогда. Вот, собственно, и всё.

      За это время ему даже удалось немного подправить свои дела с показателями – он прислушался к совету старого Харляка смотреть на этот вопрос проще, как на некую игру, и, постаравшись принять её правила, стал потихоньку играть в неё. Впрочем, делать махинации со спичками и газом он всё-таки не решался. Попробовал пару раз, и вроде бы всё получилось, но он так при этом боялся, что зарёкся делать это снова. А вот затыкать дырки в ванной, это у него стало выходить неплохо, и по показателю предотвращенных потопов он даже выбрался в крепкие середняки.

      – Борщевик, вы, я вижу, за ум взялись, – даже почти похвалил его на последнем собрании Моздыль. – Давайте, давайте… Значит, можете, когда захотите.

      Как раз на этом последнем собрании Фитун обратил внимание на Перелоя Тиркуша, который был домовым в том самом «небоскрёбе» на Речном проспекте, о котором ему рассказывал Брандохлыст. Честно говоря, на парне лица не было. Сидя на деревянном ящике в последнем ряду и опустив голову на грудь, он постоянно клевал носом, при этом чуть не ежесекундно испуганно вздрагивал и подскакивал. Домовой из «небоскрёба» заметно осунулся, борода у него стала какая-то клочная, неопрятная, и пахло от него то ли плесенью, то ли прокисшими тряпками.

      – Прям, даже жалко глядеть на него, – кивнув на Перелоя, сказал Фитун Хамуну Загайщику, сидящему, как обычно, рядом с ним. – Укатали, видать, сивку крутые горки.

      – А чего у него? Проблемы какие? – не понял такого внезапного сочувствия Хамун.

      – Да так я… Не бери в голову.

      В последний месяц Фитун почти каждый раз, когда сидел на своем чердаке и глядел на силуэт двадцатипятиэтажного «небоскрёба», вспоминал о разговоре со старым домовым. Он старался гнать эти мысли прочь, убеждая себя, что это не его дело, но совсем забыть слова Харляка у него не получалось. В нём поднималась не то жалость, не то сочувствие к Перелою Тиркушу, а так же буравило душу ощущение очередной несправедливости во всей этой истории. «Если там и вправду повадились гадить