Иван Грозный. Сожженная Москва. Александр Тамоников

топить поздно, помойся из бадьи. И приходи на кухню. Потрапезничаешь, и спать. А утром прознаем, в Кафе ли мурза Азат, а с ним и Курбан. Коли тут, то будет тебе встреча с ним.

      – Ох, опять бриться. Знал бы ты, как это противно, – вздохнул Бордак.

      – Для иноземцев удобно.

      – На то они и иноземцы.

      Михайло обмылся, переоделся в легкие одежды, откушал вдоволь и завалился спать.

      Проспал до того, как солнце нежным и горячим, как поцелуй Алены, лучом пробилось через оконце. Поднявшись, умылся, побрился, надел прежнюю одежду литвина, которую Ирада выстирала и на досках выгладила, расчесал волосы и вышел во двор. На топчане сидел Ризван.

      – Салам, друг! – поприветствовал его Бордак.

      – Салам, салам! Долго ты спишь, Михайло, так можно многое проспать.

      – Что-то произошло, пока я спал?

      – Ничего особенного. Курбан заезжал. У него неподалеку дела у кузнеца были, заглянул и к нам.

      – Вот черт! – воскликнул московский посланец. – Мне нужна встреча с ним, а сам проспал. Пошто не разбудил, Ризван?

      – Курбан сказал, не надо. Я поведал ему твое пожелание, он ответил, что будет на невольничьем рынке после полуденной молитвы.

      – Опять невольничий рынок, другого места в Кафе нет? – скривился Михайло.

      – Есть, но место встречи назначил Курбан.

      – Значит, в полдень надо быть у «площади слез»?

      – Немного позже. И выходить на рынок не обязательно, там проулков, откуда все видно, много.

      – Ладно, разберусь. Вы уже трапезничали?

      – Конечно, – кивнул Ризван и тут же позвал жену: – Ирада!

      – Да, Ризван? – вышла она из дома. Увидела Бордака, прикрыла лицо, кивнула: – Салам, Михайло!

      – Салам! Но разве тебе можно говорить с чужим мужчиной? Приветствовать его?

      – Э-э, друг, зачем ты так говоришь? Ты для нас не чужой и не смущай женщину, – покачал головой Ризван.

      – Извините, не хотел обидеть.

      Хозяин подворья взглянул на жену, та все поняла без слов и сказала:

      – Трапеза русского в летней кухне, – после чего повернулась и быстро ушла.

      – Ну, Михайло, теперь не жди приветливости от жены. Она у меня упрямая. Упрекнул, почитай, обидел, – рассмеялся Ризван.

      – Да я не хотел, само вышло.

      – Слово вылетает легко, а вот потом попробуй поймай!

      – Это верно. Но, надеюсь, ты поговоришь с женой?

      – Бесполезно. Пока сама не сменит нрав, бесполезно. Да и какая тебе разница? Женщина, она и есть женщина, а у тебя дела серьезные, мужские. Ступай трапезничать.

      В полдень, когда муэдзины с минаретов прекратили призывать мусульман на обеденный намаз, Бордак прошел к улице, ведущей на «площадь слез». Здесь, где в это время кроме иноземных торговцев обычным товаром и местных жителей из христиан народу не было, он остановился. Сейчас и на рынке затишье. Правоверные, но не чурающиеся торговать «живым» товаром, строго блюли свои законы. То же самое должен бы делать и Курбан, вот только где, в мечети или где-нибудь