Смотри, какой закат!. Эдуард Русаков

слезы, которые стекали по щекам, которые когда-то были свежими и кожа была тонкая, нежная, как на той старой пожелтевшей фотографии, сохранившейся с того времени, когда мама верила в то, что в ее жизни сможет не раз повториться счастье, ведь она считала свою жизнь только начавшейся, а жизнь была уже прожита в детстве и юности, и остались лишь воспоминания обо всем первом – о первой любви и первой получке, о первом муже и первом сыне, которые стали единственными, о неблагодарном сыне, который еще своим сладостным лепетом у ее груди пообещал ей стать оправданием неоправданных надежд на будущее счастье и который… который… который… Слушай, Арсенька, брат, а у нас нет ничего кроме водки? Ничего? Ну и ладно.

      Боб, тебе чего налить? Может, рюмочку кальвадоса? Нет, Арсен, мне, пожалуйста, вон из той бутылочки выдержанного бургундского. За твое здоровье, Эллочка. Сколько же это тебе трахнуло? Двадцать, сказала она. О, старуха, да ты уже старуха. Мне, например, всего еще восемнадцать. Ты – пацан, сказала Эллочка, и много пить тебе вредно. Не сходить ли нам, братцы, в клуб? А что, это идея! Пошли на танцы, сказала Эллочка. Пошли! И маг захватим.

      Слушай, Боб, сказал Арсенька, иду я сегодня на станции из магазина – и вижу двух местных девиц. Симпатичные такие. Только хотел к ним подвалить, закадрить, как вдруг слышу – одна другой говорит: чтой-то блохи заели – и стала подмышкой чесать. А ты не врешь? Гадом буду! А ты и есть гад. Ладно, не обижайся. Слушай, куда это мы идем? Ах, да, в клуб. А вот и клуб. Вот мы уже и пришли. Народу – уйма. Мы словно белые вороны, не правда ли, сэр? Как это – кто? Да мы с тобой. А Мишка где? А вон он, он же не танцует, сам говорил. А ты знаешь, Боб, что что ему Эллочка нравится? Вот уж не думал. Клянусь. Он сам как-то признался. Ладно, я сяду вот здесь, возле печки. Сегодня я многовато выпил. В таком случае, сэр, вам не надо сидеть у печки. Можете сблевать. От печки – жар. Отстань. Иди, танцуй. Танцор. Даа, не надо мне было так много пить. Ну, ничего. Посижу возле печки, отдохну, будто я чего-то жду. А ведь я ничего не жду. Ничего и никого. Ни о чем не жалею. Ничего не желаю. От стыда не алею. От любви не пылаю. Зябли зяблики в роще, осень бродит по чаще, мысли плыли наощупь, просыпались все чаще. От забот не укрыли и надежды украли. Губы рано остыли, плечи рано устали. Это мои стишки. Из-за этих стишков меня чуть из института не выкинули. Но потом обошлось. Даже из комсомола исключать не стали. Отделался легким испугом. Чего он там играет, на расстроенном баяне? Расстроенный баянист. Голубой экспресс. Танго. Все танцуют в сапогах. У Василия Каменского была книжка – "Танго с коровами". К сожалению, не читал. Интересно, почему все деревенские девушки такие толстые, такие сисястые и голенастые? И лица у них какие-то грубые, словно вылепленные из плохой глины. Фу, я пьян. Не надо было много пить. И печка жаркая. Один поэт сидел за ресторанным столиком, зашел другой, высокий, громкоголосый, зашел и сказал, что ОНА НЕ ПРИДЕТ. А кто – она? Да не все ли равно! Каждый ждет ЕЕ. Все равно, хоть какую, но каждый ждет ЕЕ. Как бы это сказать. Много женского, о чем нам мечтается. У нас в крови нежность и ласка ко всему