Свобода уйти, свобода остаться. Вероника Иванова

Виг корчит презрительную мину. – С каких пор ты отдаешь предпочтение этой вонючке?

      – Не я. Микис.

      – Твой знакомый?

      Он же видел черную скотину, мешающую мне спать, и неоднократно, зачем же переспрашивает, да еще с таким искренним интересом? Наверное, забыл. Если вообще слышал кличку моего домашнего кошмара. Зато я уверен: Лелия, возившаяся с животным несколько часов напролет, прекрасно помнит, как звали ее партнера по играм.

      – Кот моей хозяйки.

      – А-а-а-а-а! – Удовлетворения услышанным ре-амитеру хватает ненадолго, и серые глаза удивленно вспыхивают. – Ты пошел на рынок за рыбой для кота?!

      – Ну да.

      – Ох… Теперь понятно, почему дознаватель не мог от тебя ничего добиться.

      – Почему это понятно?

      – Ужасный Рэйден Ра-Гро, который никого не любит, трогательно заботится о домашнем питомце! Ну и новость! Будет что рассказать на следующем балу.

      – Ты этого не сделаешь.

      – Сделаю.

      – Не сделаешь!

      – Сделаю!

      – А я говорю…

      Резкий хлопок ладонями по столу.

      – Ладно, подурачились, и будет.

      – Никому не скажешь? – Жалобно заглядываю в сталь серых глаз.

      – Никому.

      – Обещаешь?

      – Обещаю.

      – Правда-правда?

      – Рэй! Тебе не двенадцать лет, в самом деле! Может, еще мизинцы скрестим? Для пущей верности?

      – Было бы неплохо, – мечтательно почесываю шею.

      – Не дождешься! Все, шутки в сторону. Когда ты почувствовал хэса?

      – Когда добрался до рыбки-вонючки.

      – Расстояние?

      Вспоминаю исходную диспозицию.

      – Фута три.

      – А говоришь, не напивался! – укоризненно замечает Виг, и я пожимаю плечами. Нет, не виновато: всего лишь соглашаюсь с фактом, которым меня ткнули в нос. Тот самый нос, которым и работаю.

      А допрос продолжается:

      – Что смог различить?

      – Неуверенность. Напряженность. Страх. Пожалуй, страха было больше всего.

      Не грешу против истины, но и всей правды не говорю. Да, тоненькая девчушка, которую грубо вывернули из корзины на каменные плиты солдаты Городской стражи, была напугана. Почти смертельно. Но на мгновение пустив в себя чужие чувства, я ощутил то, что было гораздо хуже страха. Отчаяние. Полное и беспросветное.

      Когда человек боится чего-либо, это заставляет его действовать, так или иначе. Прятаться. Бежать. Сражаться, в конце концов. Но когда приходит отчаяние… Не того рода, что бросает людей на поле боя в последнюю атаку, нет. Отчаяние от осознания бесполезности действий. Каких бы то ни было. Отчаяние, холод которого заставляет все мышцы цепенеть, и ты можешь лишь обреченно взирать на происходящее, ожидая, пока коса смерти доберется до твоей шеи… Девчушка была больна именно таким отчаянием. А младенец на ее руках не испытывал иных чувств и не знал других мыслей, кроме голода, о чем громогласно заявлял всю дорогу до поста Стражи.

      Все же незачем Вигу знать ВСЕ мои впечатления. Делу не поможет, а выворачиваться