Мещане. Алексей Писемский

чтобы его немедля известили о прибытии Тюменева.

      – Здесь, ваше превосходительство, сюда пожалуйте! – говорил он, раболепно встречая почетного гостя и вводя его в свое отделение.

      Тюменев был в трех звездах.

      – Не узнаете? – спросил его тотчас же граф Хвостиков, останавливаясь перед ним.

      Тюменев изобразил на лице своем некоторое недоумение.

      – Граф Хвостиков, – объяснил ему тот.

      – А! – произнес довольно вежливо Тюменев, протягивая ему руку.

      – Мы всю молодость, если вы помните, провели с вами в одном кругу!.. – продолжал Хвостиков.

      – Да, но вы были тогда такой лев Петербурга, – сказал Тюменев.

      – Зато теперь вы лев! – подхватил Хвостиков, показывая на звезды Тюменева.

      – Какой я лев, – скромно возразил тот, но вряд ли, впрочем, в настоящие минуты не считал себя львом, потому что очень топорщился и поднимал голову как только мог высоко.

      Янсутский, сиявший удовольствием от посещения Тюменева, ввел его в гостиную и поспешил представить дамам, или, точнее сказать, поспешил дам представить ему.

      Тюменев молча поклонился им и сел. С Бегушевым они кивнули друг другу головами.

      В маленькой передней после того раздались снова голоса и смех вновь приехавших гостей. Янсутский тоже поспешно встретил их.

      Вошел совсем русский купец, в скобку подстриженный, напомаженный, с расчесанною седою бородою и в длиннополом, из очень дорогого сукна, сюртуке. На вид он, как кажется, был очень низкопоклонлив. За ним следовал другой господин, уже во фраке и в весьма открытом жилете, из-под которого виднелось дорогое белье с брильянтовыми запонками, – господин с лицом корявым и с какою-то совершенно круглою головою, плотно посаженною в высокие, крепко накрахмаленные воротнички. В противоположность товарищу своему, он держал себя очень гордо; но Янсутский заметно встретил с большим почетом купца и его первого рекомендовал Тюменеву.

      – Господин Хмурин! – сказал он.

      – Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! – говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с тем, однако, протягивая ему руку, которую тот, с своей стороны, счел за нужное пожать.

      – Господин Офонькин! – добавил Янсутский, показывая на господина во фраке, которому Тюменев только издали кивнул головой.

      Офонькин тоже весьма немного наклонил свою голову вперед: он, вероятно, в некотором отношении был вольнодумец!

      – Господин Хмурин, – объяснил Янсутский дамам.

      Те любезно улыбнулись старику, который и им тоже низко и по-мужицки поклонился.

      – Извините, сударыни, не умею, как дамам представляться и раскланиваться им, – сказал он и затем указал на своего товарища. – Вон Василий Иваныч у нас… тоже, надо сказать, вместе мы с ним на шоссе воспитание получили… Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким манерам научишься, – так вот он недавно танцмейстера брал себе и теперь как есть настоящий кавалер, а я-с – как был земляник[21], так и остался.

      – Вы все шутите! – проговорил еще первое

21

Земляник – землекоп.