Люди сороковых годов. Алексей Писемский

что она до тонкости уразумевала то, что он ей говорил.

      «О! Когда придет то счастливое время, – продолжал он думать в каком-то даже лихорадочном волнении, – что я буду иметь право тебе одной посвящать и мои знания, и мои труды, и мою любовь».

      Павел непременно предполагал, что как только выйдет из университета, женится на Мари!

      XVIII

      Второй удар

      Едучи уже в Москву и проезжая родной губернский город, Павел, разумеется, прежде всего был у Крестовниковых. Отобедав у них, поблагодушествовал с ними, а потом вознамерился также сходить и проститься с Дрозденкой. Он застал Николая Силыча в оборванном полинялом халате, сидящего, с трубкою в руках, около водки и закуски и уже несколько выпившего.

      – А, пан Прудиус! – воскликнул он не без удовольствия, скривляя, по обыкновению, на сторону свой рот.

      Павел раскланялся с ним, немного уже важничая.

      – Куда бог несет? – продолжал Дрозденко.

      – В Москву, в университет, – отвечал Павел.

      – А!.. – произнес Николай Силыч протяжно и каким-то довольно странным тоном.

      – А вот так досадно, – продолжал Павел, – пришлось здесь пробыть другой день. Не говоря уже про университет, самую-то Москву хочется увидеть поскорей.

      – Что же в ней такое, сорок-то сороков церквей, что ли? – спросил явно насмешливым голосом Николай Силыч.

      – Вся наша история, все наши славные и печальные дни совершились, по преимуществу, в Москве, в Кремлевских стенах.

      – А как она вылезла в люди-то, ваша Москва? – спросил Николай Силыч и взглянул Павлу в лицо.

      – Вылезла, – отвечал тот, пожимая плечами, – потому что Московское княжество одолело прочие мелкие княжества.

      – А чем же оно одолело их? – продолжал как бы допрашивать Дрозденко.

      – Умом и тактом своих князей, – отвечал Павел.

      – Тактом? – как бы переспросил Николай Силыч. – А кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай душить своих, – этакий бы и у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!

      – Нельзя же все этим объяснять, – воскликнул Павел, – одною подлостью история не делается; скорее причина этому таится в самом племени околомосковском и поволжском.

      При этих словах Николай Силыч весь даже вспыхнул.

      – Нет, племя-то, которое было почестней, – начал он сердитым тоном, – из-под ваших собирателей земли русской ушло все на Украину, а другие, под видом раскола, спрятались на Север из-под благочестивых царей ваших.

      – Не могу же я, Николай Силыч, – возразил Павел, – как русский, смотреть таким образом на Московское княжество, которое сделало мое государство.

      – Ну, и смотри, как хочешь, кто тебе мешает!.. Кланяйся господам директорам и инспекторам, которые выгнали было тебя из гимназии; они все ведь из подмосковского племени.

      Видя, что Николай Силыч, вероятно, частью от какой-нибудь душевной