Солитариус. Книга первая. Михаил Евгеньевич Картышов

нет. Есть только Ты один.

      В безбожной пустоте глаза Твои отверзлись

      И создали сей мир,

      От истины спасаясь,

      Но память воскресит

      Убитый ложью страх…»

      Я бегло просмотрел остальные страницы. Мне было сложно поверить, что весь этот бред придумал я. На последней странице большими буквами было написано, но явно не той рукой, что писала остальное:

      Насилие – путь в никуда.

      Громкий стук в дверь прервал мои размышления. Я убрал тетрадь с блокнотом в тумбочку и сказал: "Войдите!"

      Дверь открылась, и в комнату вошёл низенький лысый старичок с длинной седой бородой. Одет он был в старомодный светло-серый костюм. По тому, как он двигался, я сразу понял, что, несмотря на преклонный возраст, это чрезвычайно бойкий человек.

      – С возвращением, Есенин! Вы, должно быть, меня не помните? – произнёс старичок бархатным голосом, который плохо вязался с его внешностью – как будто кто-то другой говорил за него.

      – Здравствуйте! Извините, да, я не помню вас. Вы, наверно, тот самый Гиппократ?

      – О, что вы! Гиппократ никогда не приходит к нам.

      – Ещё раз извините.

      – Не стоит, мой юный друг, не стоит! Но позвольте же пожать вашу руку! Я несказанно рад снова видеть вас в добром здравии!

      – Э-э-э, спасибо.

      Старичок подошёл ко мне и с чувством начал трясти мою руку в своей, глядя мне в глаза и приговаривая:

      – Очень, очень рад!

      – Спасибо. Прошу прощения, но как вас зовут?

      Он наконец отпустил мою руку и хитро усмехнулся в бороду, которая была подлиннее моей. Светло-голубые глаза его светились умом и безумием – мне почему-то подумалось именно так.

      – Наша юная надсмотрщица категорически запретила напоминать вам, как вы звали меня и всех остальных.

      – Вы о Златовласке?

      – Это для вас, Есенин, она – Златовласка, а для меня – Бестия, – весело сказал старик. – Всё в мире пронизано субъективностью. Мы все живём в разных мирах, понимаете?

      – Думаю, да. А Бестия, потому что белокурая?

      – И поэтому тоже. Удивительно, не правда ли, что после приступов, как называет это Бестия, мы ничего не помним о себе, а всё остальное помним? Вас это не удивляет, Есенин?

      – Да, мне сразу пришла в голову эта мысль. Постойте, а вы что, тоже теряли память?

      – Конечно. Мы все здесь время от времени теряем память. На этом и специализируется "Солитариус".

      – Значит, я не один такой… Хоть какое-то утешение, – я усмехнулся и посмотрел на своего собеседника. – Подождите-ка… Время от времени? Как это понимать?

      – Ах, если бы я знал! Они говорят, что это случалось с нами не раз. Я, например, за полтора года, проведённых здесь, терял память трижды. В последний раз это произошло около двух месяцев назад. А вы, насколько я помню, – он с горечью рассмеялся, – забывались – о, какое подходящее слово! – дважды, не считая вчерашнего. Однако я знаю это только с ваших слов,