Солитариус. Книга первая. Михаил Евгеньевич Картышов

женский голос: "Потерпите немного, Есенин. Сейчас всё пройдёт".

      Я хотел спросить, почему она назвала меня Есениным, но язык совсем одеревенел. Молочно-медовые волны затопили всё моё существо, лёд треснул и растворился в потоке тепла. Боль ушла, и я открыл глаза.

      Я лежал на неширокой кровати, застеленной белоснежной простынёй. Мои руки и ноги были стянуты ремнями так, что я не мог пошевелиться. На стуле возле кровати сидела молодая светловолосая девушка в белом платье. Её глаза лучились такой добротой и состраданием, что я забыл о своём положении и уставился на неё как идиот. Мы смотрели друг на друга и молчали. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы она наконец не нарушила наше проникновенное молчание.

      – Вы вернулись, Есенин? Или всё ещё обитаете в своём прекрасном мире? – Голос её завораживал не меньше, чем её взгляд: он благоухал весенними цветами, солнцем и ещё чем-то таким, что словами и не выразишь.

      – Приветствую вас, прекрасная леди! Позвольте узнать, почему вы называете меня Есениным? – как можно галантнее произнёс я, досадуя на свой неуместно хриплый голос.

      – Вернулись, значит. – Она вздохнула и улыбнулась. – Это хорошо. Плохо, что снова всё забыли, стихотворец вы наш. Ничего, это поправимо. Может, вспомните хотя бы, где вы находитесь?

      – Я, конечно, постараюсь, сударыня, но сперва нельзя ли отвязать меня? Не слишком комфортно вспоминать что-то в таком положении.

      – Ах да, простите, совсем забыла, – она встала и принялась развязывать ремни, продолжая говорить, и видя, с какой ловкостью она это делает, я понял, что для неё это привычное дело. – Не беспокойтесь из-за ремней. Мы прибегаем к ним только в крайних случаях, когда вы не контролируете себя. Адекватным пациентам мы предоставляем полную свободу действий. Готово.

      Она снова присела на стул. Я тоже сел, с наслаждением двигая руками и ногами, и осмотрелся. Мы находились в просторной комнате с одним широким окном, за которым зеленела небольшая лужайка, обрамлённая высокими берёзами и соснами. У окна – светло-серое кресло. Такого же цвета небольшой пушистый ковёр на полу из паркетных досок. Рядом с креслом – прямоугольный деревянный стол с толстой столешницей и настольной лампой на ней. Стены тоже деревянные, но немного светлее пола. Справа от меня – дверь (вероятно, входная), возле неё – массивный тёмно-коричневый шкаф и несколько пар разнообразной обуви. И две двери прямо напротив меня.

      – Пациентам? – я перевёл взгляд на девушку. – Значит, я в больнице? Не очень похоже на больничную палату…

      – Это и не палата, это ваша комната. Вообще, конечно, я предпочла бы называть вас гостями, но всё-таки пациенты более подходящее слово. К сожалению, – печально улыбнулась она. – Вы находитесь в оздоровительном центре "Солитариус". Не припоминаете?

      – Нет. А что я здесь делаю?

      – Лечитесь. Мы пытаемся помочь людям с психическими проблемами.

      – Но я не псих, я…

      И тут до меня дошло… Кто я? Как меня зовут? И как я здесь оказался?

      – Конечно, вы не псих. Психов в обычном понимании этого слова мы здесь не держим. Напротив, уверяю вас, у нас собрались исключительно умные люди. Мы не лечим безнадёжно больных и просто безнадёжных, если вы понимаете, о чём я.

      – Не понимаю, но это меня сейчас не волнует. Я не могу вспомнить, кто я. Как меня зовут? Почему я здесь?

      – Хорошо, давайте по порядку. Вы – поэт. Вот почему мы называем вас Есениным. Ваше настоящее имя знает только Гиппократ. Это…

      – Кто? Какой ещё Гиппократ? Что за бред? – нахмурился я.

      – Пожалуйста, не перебивайте, я сейчас всё объясню. Договорились? – слегка раздражённо сказала она.

      Я кивнул.

      – Гиппократ – это создатель и руководитель нашего центра. Его настоящего имени никто не знает. Здесь никто не пользуется настоящими именами – такова идея Гиппократа. Каждый сам придумывает имена окружающим или пользуется уже придуманными. Как вы понимаете, это означает, что у каждого из нас не одно имя. Меня, к примеру, некоторые злые языки окрестили Змеёй, Горгоной, Бестией и всё в таком же роде, – девушка звонко рассмеялась, и я почувствовал, как моя симпатия к ней берёт верх над моей растерянностью. – Но я не обижаюсь. Мы не посягаем на свободу мыслей и мнений.

      – Действительно, злые. Мне бы и в голову не пришло, что кто-то может вас так не любить. Но зачем всё это нужно? Почему я не могу узнать своё настоящее имя?

      – На это есть причины, но о них вам расскажет Гиппократ, а не я. Хотя и я могла бы, но мне хочется, чтобы вы сами подумали, для чего это нужно.

      – Ну хорошо, – не стал я настаивать. – А как я называю вас?

      – Этого я вам не скажу, Есенин. Мне важно знать, изменилось ли ваше мышление после приступа.

      Я посмотрел на её волосы, льющиеся золотистыми завитками на грудь, заглянул в ясные голубые глаза и сказал:

      – Я бы назвал вас Светланой, если бы это имя не было насквозь пропитано духом обыденности. Злата. Златовласка.

      Она улыбнулась.

      – Именно так вы