Ева-пенетратор, или Оживители и умертвители. Александр Бренер

огромное оживление.

      Это было хулиганство, конечно же, – зачаточное, ребяческое.

      Ну и что?

      А банки, обкрадывающие людей, – разве не хулиганство?

      Ещё какое хулиганство – злостное, мерзопакостное!

      А вся нынешняя мировая экономика, убивающая жизнь на планете Земля?

      Ужасающее хулиганство – глобальное, непереносимое.

      Экономика есть главный умертвитель сейчас – самый предприимчивый.

      К счастью, никто из банка тогда не выскочил, в полицию не пожаловался.

      А Джачинто Ди Пьетрантонио на меня слегка за эту выходку обиделся.

      И тоже был рад, что не появилась полиция.

      Ну а оживился ли он в тот момент – об этом его надо спросить.

      Жюльен, оживитель книг

      С мёртвыми поэтами, рассказчиками и философами нужно обращаться так, словно они стоят перед тобой, как дикий зверь в чаще.

      Следует учиться их дикости – в этом весь фокус.

      Как говорил Сесар Вальехо: «В тот момент, когда философу вдруг открывается новая истина, он совсем как зверь».

      Читатель, следуй за автором по его тайной звериной тропе – в бурелом мятежной жизни.

      Книги – приключение и приглашение к поступку.

      Только так их и можно читать; остальное – халтура.

      Кое-кто, прочтя четырнадцать строк, засыпает.

      А кое-кто планирует нападение на полицейский участок.

      Это в совершенстве постиг Жюльен Купа – французский бунтарь и мыслитель.

      И я тоже пытался читать, как подобает мальчишкам.

      Я листал книгу «Дон Кихот», а потом выбегал на улицу и освобождал кудлатую псину, угодившую в руки собачника.

      Я проглатывал «Манон Леско» и, подобно кавалеру де Грие, становился жертвой любовного недуга.

      Я пожирал роман «Бесы» – и превращался в Ставрогина, хотя бы на день.

      Я читал биографию Малкольма Икс и делался духовным лидером угнетённых – на каком-нибудь поганом вернисаже.

      Жульен Купа был, конечно, умнее.

      Мы с ним разговаривали о книгах в Париже.

      А потом ели хлеб с шоколадом.

      А потом он показал нам с Варькой, как жечь бастилии нынешних сюзеренов.

      В то время Жюльен читал Вальтера Беньямина.

      А над знаменитым философом Аленом Бадью Жюльен смеялся.

      Он говорил, что иногда встречает Бадью на улице и спрашивает:

      – Как там ваша метафизика?

      А Бадью отвечает:

      – Жива пока.

      На что Жюльен:

      – Да вовсе она не жива. Это вы её труп оживляете.

      Что касается Жака Рансьера, то Жюльен в грош его не ставил:

      – Это философия, пропущенная через мясорубку.

      Зато Беньямина он читал так, словно никто его не читал во всей вселенной – до первочитателя Жюльена.

      А ведь Беньямин затаскан, затрёпан, засален академиками, замусолен интерпретаторами, замордован художниками-активистами.

      Но Жюльену на это было плевать.

      Он выискивал в беньяминовских текстах смыслы, обращённые прямо к нему, Жюльену.

      Он